В провинции

На следующий день Александр поехал в N. и пропадал там двое суток; известно, что все это время он играл в бильярд и страшно проигрался. Зато потом засел дома на целых три недели, даже ворон не ходил стрелять, сидел в своей комнате и что-то мастерил. Отец надивиться не мог такой перемене и все веселей поглядывал на сына. Снопинская, войдя однажды в комнату Александра, увидела на столе хорошенькую корзинку для цветов, искусно сплетенную из свежеокрашенной лозы. А на столярном станочке стояло еще одно изделие, так же красиво выструганное из орехового дерева.

— Для кого ты все это сделал, Олесик? — спросила Снопинская.

— Секрет, маменька!

— Просто прелесть что за корзиночка! Как это ловко у тебя получается.

— У меня, маменька, все получается, когда я захочу, — ответил сын, оплетая корзиночку розовой лозинкой. — Вот пан Анджей и говорил мне, да не раз, что как бы, мол, было хорошо, если б я стал ремесленником.

Александр громко расхохотался, а мать в ужасе всплеснула руками.

— Ремесленником? — воскликнула она. — Иисусе, Мария! Ты шляхтич, зачем это тебе?

— Затем, чтобы работать, — важно ответил юноша.

— Работать? Ремесленничать? ты что, мужик какой-нибудь или мещанский сын? Ну и ну, пан Анджей достойный человек и наш благодетель, и к тому же, однако и чудак же он, прости меня Господи! Олесь — ремесленник! С его воспитанием, с его манерами! Боже милостивый, какая глупость!

Возмущенно пыхтя и бренча ключами, Снопинская вышла. А Олесь, кончив оплетать корзиночку, налил себе вина из бутылки, постоянно стоявшей на его столике, одним глотком опорожнил бокал, повалился лицом кверху на постель и спустя каких-нибудь пять минут так захрапел, что на дворе было слышно.

Впрочем, жизнь в Адамполе текла как обычно. Пан Анджей уехал в Беловежскую пущу и собирался вернуться лишь к концу июля, пан Ежи хозяйничал и был в хорошем настроении, поскольку и сын сидел дома, и сенокос начался удачно, пани Ануся тоже хозяйничала и тоже имела повод радоваться: все ее индюшки усердно неслись и высиживали отличных индюшат.

Но молодежь, толпившаяся по воскресеньям перед оградой N-ского костела, заметила, что ни Александр, ни Винцуня не появляются уже второе воскресенье подряд, и шептала между собой: «Что-то в этом есть!»

Лишь на третье воскресенье к костелу подъехала бричка Неменской, из нее резво выпрыгнула Винцуня и весело заговорила с Болеславом, помогавшим ей высадиться. Следуя за теткой к калитке кладбища, она мельком бросила взгляд в ту сторону, где обычно стоял Александр, а когда не увидела его там, покраснела и прибавила шагу. Из костела она вышла побледневшая и сразу стала торопить тетку с отъездом.

Когда она усаживалась в бричку, кто-то из молодежи тихо заметил:

— Все хорошеет!

— Но что-то грустна, — отозвался другой. В самом деле, Винцуня выглядела грустной.

В следующее воскресенье она снова приехала, но Александра все не было. Публика, столпившаяся после службы на кладбище, отметила, что на этот раз девушка была еще печальней, чем на прошлой неделе. Кто-то из знакомых заговорил с нею, она ответила, улыбнулась, но с очевидным усилием.

В тот же день после обеда во дворе Неменки затарахтели колеса. Неменская прохаживалась по аллее и, перебирая четки, шептала недочитанную в костеле молитву, а Винцуня с цветами в руках, которые она срывала для букета, стояла около одной из клумб. Над ее головой кружили два ее неотступных голубя. Услышав стук колес перед крыльцом, она залилась пунцовым румянцем и выронила из рук цветы.

Александр — это был он, — не найдя хозяек в комнатах, догадался, что они должны быть в саду. Он выглянул в открытую дверь и шагах в пятнадцати от себя увидел Винцуню. У ног ее лежали разбросанные цветы, руки повисли вдоль тела, щеки ярко алели. Этот пылающий румянец и смятенный вид девушки сказали ему о многом. Впечатление было настолько сильным, что он сам, по-видимому, был потрясен и, всегда такой смелый, не сразу решился подойти к ней. Несколько минут они стояли молча, с бьющимися сердцами и смотрели друг на друга.

Александр первый сделал шаг вперед.

— Добрый вечер, — сказал он слегка срывающимся от волнения голосом. — Простите, что я так неожиданно… Может быть, мой приезд вам неприятен?

Он глубоко заглянул Винцуне в глаза.

— Неприятен? О нет, вас так долго не было, — тихо ответила девушка, потупившись.

«Так долго!» И боль, и радость прозвучали в этих словах, хотя девушка, наверное, этого не хотела. Но Александр услышал и грустное: «я тосковала!», и радостное: «как мне теперь хорошо!», потому что глядел ей в глаза и ловил каждый звук ее голоса. Он схватил ее руку и прижал к дрожащим губам.

Винцуня тихо вскрикнула — от испуга, от удивления, от боли и радости.

— Пойду за тетей! — воскликнула она, вырывая руку. Перепрыгнула через клумбу, ее розовое платье замелькало среди кустов, и она исчезла за поворотом аллеи.

В тот день молодой человек гостил в Неменке до позднего вечера. Болеслава не было, и вечер провели втроем.