В простом полете воображения

Из классических утопистов мне наиболее приятен Фурье /он наиболее трезв в суждениях/. На "Андромеду" они могли повлиять лишь отдаленно, потому что теперь это -- почти религиозные мечты о праведном человечестве, и мы понимаем, насколько сложнее общественное развитие нашей планеты. Ближе всего к "Андромеде" Уэллсовские "Люди как боги" -- вещь в свое время так же недооцененная нашими философами, как позднее кибернетика.

Романа Бреммера "В туманности Андромеды" я не читал -- не мог достать, его нет в СССР, равно как и другой книги об Андромеде: 1956 /"Рассвет в Андромеде"/.

Первый роман, насколько помню, -- на спиритической основе. Третья известная мне вещь (есть у меня) это роман Мерзка: "Темная Андромеда (А. С. Мегак, Ьагк Апагогпеда, Ьопйоп, 1954)--чудовищный, типично американский, межгалактический пошлый и вульгарный шпионаж. Есть еще небольшая повесть "Пленены в Андромеде" (Мароопес! ш Апс1готес1а), не помню автора, тоже пустяковина космических заговоров, необычайных чудовищ и очаровательных астронавток.

Как видите, ни одна из этих книг не могла быть отправной точкой для моей "Андромеды" потому ли, что я не читал, или потому, что чепуха".

"Москва, 3.04.61. ..важнейшая ошибка в разделе об утопиях -- это от

сутствие Чернышевского. Как ни навязло в зубах многое о Чернышевском, но тут, пожалуй, надо сказать, что все утописты, и Фурье в том числе, говорили об утопиях, как о прекрасной сказке, хотя и зовущей умы, но бесконечно далекой от реальности. А Чернышевский первым заговорил о прекрасном будущем, как о настоящей реальности, достижимой в соединенных усилиях лидей".

Письма Ефремова позволяют заглянуть в его творческую лабораторию. Он охотно рассказывает друзьям о замыслах, умеет обосновать выбор героев и описываемой исторической эпохи, объяснить причудливый ход мысли. Интуицию и воображение он рассматривает и использует как точнейший инструмент. В предисловии к первому Собранию сочинений, увидевшему свет после его смерти, он пишет: "Удалось подчас проявить загадочную для моих коллег интуицию в решении вопросов разного калибра. Та же интуиция помогла и в моих рассказах,.. Кроме полета воображения и интуиции, координат для заглядывания в будущее нет".

Вот пример самоанализа Ефремова:

"Москва, 25/11 --61, Дмитревскому.

О Баурджеде. В основе -- историческое лицо -- некий казначей фараона У-й династии Древнего Царства Бау-ркар, о котором известно, что фараон Сахура послал его к крайним пределам юга. Я перенес действие в У1-ю династию, потому что мне показалась более драматической история фараона Джедефра, и соответственно изменил имя казначея, связанное с именем фараона. Источники, которыми я пользовался, даже трудно перечислить, в общем, примерно все, что есть по эпохе всех трех царств на русском языке -- десятки сводок и сотни отдельных работ, от "классических" (Брестед, Маспе-ро, Голенищев, Тураев и мн. др.) до самых последних советских исследований".

"Москва, 20. 06. 61. Дмитревскому.

Сущность "Лезвия..." -- в попытке написания научно-фантастической (точнее -- научно-художественной) повести на тему современных научных взглядов на биологию, психофизиологию и психологию человека и проистекающие отсюда обоснования современной этики и эстетики для нового общества и новой морали. Идейная основа повести в том, что внутри самого человека, каков он есть в настоящее время, а не в каком-то отдаленном будущем, есть нераскрытые могучие силы, пробуждение которых путем соответствующего воспитания и

тренировки приведет к высокой духовной силе, о какой мы мечтаем лишь для людей отдаленного коммунистического завтра. То же самое можно сказать о физическом облике человека. Призыв искать прекрасное будущее не только в космическом завтра, но здесь, сейчас, для всех -- цель написания повести".

Аналогичный разбор хода работы над историческим романом "Таис Афинская" вылился в оценку отношения к реально существовавшим в тот исторический период лицам, к хронологическому срезу малоизвестного слоя древней культуры, который Ефремов моделирует со смелостью писателя-фантаста и воссоздает со скрупулезностью ученого-палеонтолога. Самоанализ переходит в беспристрастную литературоведческую характеристику всего собственного творчества. Не ошибусь, если стану утверждать: немногие из писателей способны на подобную автографию!

"Москва, 25 мая 1971. Дмитревскому.