В прицеле черного корабля

– Что собственно вижу?

– Я думал, может с вашей помощью получится кое-что проверить.

– Ну, насколько смогу, Цэмерик, насколько помогу. А вы, для начала, проблему-то изложите.

– А вы еще не поняли, капитан?

– Вот и не понял!

– Значит, периодически, достаточно внезапно, поглощаемая нашей бортовой ММ энергия очень серьезно возрастает. Причем, никаких неисправностей, пробоев, и т. д. в такое время не происходит. То есть, получается, вроде бы, конструкция на такой повышенный приток энергии все же рассчитана, понимаете? Вот из-за этого меня сомнения и берут. Я, ясный двойной свет, обратился к нашему Пончу за разъяснениями. А он мне: это, дорогуша, не вашего ума дело, вон, мол, ковыряйтесь со своими винтами-рулями. Однако я все ж его припер. Видите ли, я ведь не первый день на лодках плаваю, да и на надводниках сколько ходил. У нас ведь там тоже были счетные машины – видел уже. Так вот с ними, говорю Пончу Эуду, никаких таких скачков никогда не возникало. Тогда он мне и сказал, что, мол, наша ММ особенная. А-то я слепой и не в курсе. Одни размеры чего стоят. И значит, поскольку машина особенная, и создана на новой элементной базе, то в процессе некоторого вида расчетов возникают как бы скачки потребления мощности. Связано это дело с быстродействием. Прямо таки теория Тука Крэйбрада, помните? Того, что опроверг жрец Гобораммо. Крэйбрад утверждал что энергия и время взаимо…

– Вы мне лекцию для «униш» не читали бы, Мокр.

– Извиняюсь, увлекся, капитан. В общем, из-за увеличения скорости счета в этих супер-ульма-схемах – или чего там стоит – резко возрастает потребляемая мощность.

– А на ваш взгляд так быть не может, да, инженер?

– Я человек дела, шторм-капитан Косакри. Мне бы пощупать, помацать – тогда я всем поверю. Однако как я могу, не имея допуска, даже для захода в кабину нашего математика, узнать, когда эта ММ действительно считает, а когда она на положенном отдыхе? Вот если бы можно было сравнить пик нагрузок того и того. И вообще, я все-таки линейный механик крейсера, почему я не могу выяснить для себя некоторые вопросы касающиеся именно моего хозяйства? Ведь, схлопни Карлик, распределение мощности – это ведь мое дело, так?

– Разумеется так, инженер, разумеется, – успокоил невиданно разбушевавшегося технаря командир атомохода. – Но все эти допуски, как вы понимаете, выписывают тыловые крысы из адмиралтейства. Вы столь наивны? Надеетесь, что у них все концы инструкций будут стыковаться друг с другом? Не смешите, Мокр.

– Тем не менее, капитан Стат, я докладываю, что на борту есть такой факт, или артефакт. Я не ведаю, куда девается эта повышенная мощность. В конце-концов, если уж брать в расчет, гипотезу нашего, находящегося во всегдашней готовности, линейного помощника, то вот вам, исчезающие в неведомость мегаватты. Вполне достаточные, между прочим, для связи с Брашпутидой, и чем угодно еще.

– Это каким же образом, инженер? Мы ведь не всплывали! По крайней мере, перед последним разом.

– Тут уж вопрос другой, согласитесь, капитан Стат. Я о том, что мощи вполне и через край хватит.

– Да, и правда, интересно. Где ваши засечки-то? Покажите.

– А вот оно, все записано, шторм-капитан. Наблюдаете?

19. Битва за острова Слонов Людоедов Полосы тьмы и света

Стат Косакри и ранее ведал, что замаскированный в нутре творец Трехсолнцевой любит всяческие виды дифракции – эдакое чередование света и тьмы. Мельтешение спиц разогнанного с умеренной скоростью колеса – это его стихия. Может, он питается трущимися друг о друга эмоциональными всплесками, когда сознание наблюдатель бросается из огня да в полымя, с некоторой паузой между тактами? Очень на то похоже. Как и тогда, на острове Треуголки. Вначале – темная линия опасной высадки на побережье. Когда дизель замкнутого цикла, мигом, лишь с помощью раскупорки внешних патрубков, обращается в сосущий атмосферу агрегат, и наверно только оттуда, из добавочной иллюзорности, получает энергию достаточную для вытаскивания нескладно-длиннющего цилиндра «ползуна» из песчаной топи прибоя. Это преобразование чудовищного внутреннего воя двигателя в миллиметры дерганий гусеничной цепи – еще та песня о главном. Потеющий солеными каплями, волокущийся позади атавизм винта, с мочалом водорослей по следу; играющие в песочные прятки каменные лезвия, норовящие воспользоваться малейшей паузой в подвижке, дабы выбить у этого винта хоть одну зубастую лопасть, а лучше вообще вспороть, так жаждущее опуститься и замереть в пляжной мякоти – и уж будь что будет – лодочное брюхо. Как не похоже это на плавненькое, пусть и с нервными кавитационными всхлипами из-за провисших гусениц, скольжение по морю-океану. Так ведь еще и раскинутый за большими гладкими, отодвинутыми прочь от моря камнями, подозреваемый в существовании мир!