В полночь упадет звезда

— Как видите, мы напрасно потеряли время! — подвел итог капитан Георгиу, когда они остались вдвоем. — Если бы я знал, что речь идет об обычной семейной драме, я бы поручил этого сержанта вам и вы бы его обо всем расспросили. Давайте посмотрим, о чем он говорит в письме.

Он открыл конверт и вынул оттуда несколько листов бумаги, исписанных с обеих сторон.

— Бог мой!.. Целый роман. Это свыше моих сил. Почитайте-ка его сами и, если найдется что-нибудь интересное, расскажите мне.

— Здесь читать, или я могу его взять с собой?

— Можете взять с собой и, если это вам доставит удовольствие, оставьте себе на память.

— Я предпочел бы прочесть здесь. У нас там в шифровальной очень тесно. Но если это вам помешает…

— Мне это нисколько не помешает, тем более, что я всё равно должен идти к начальнику штаба.

Капитан Георгиу просмотрел папку с бумагами, предназначенными для подписи начальника штаба, и, прежде чем выйти, сказал Уле:

— Если будет звонить телефон, не отвечайте. Я передам на станцию, где меня можно отыскать.

Оставшись один, Уля Михай закурил сигарету, потом начал читать письмо.

«Дорогая Ралука!

Благодаря счастливой случайности я могу написать тебе письмо, которое ты получишь, минуя военную почту. Называю это «счастливой случайностью», потому что написанное здесь ни в коем случае не должно попасть на глаза военным цензорам. Вести, которые стали известны в последнее время, крайне меня беспокоят. Боюсь, что в конце концов коммунисты станут хозяевами положения. Нетрудно догадаться, что нас ждет и, в особенности, чего могу ждать я. Ты ведь знаешь, что у меня есть все причины бояться преследования после того, что случилось в Яссах. Я ни о чем не жалею и ни в чем себя не упрекаю. Именно поэтому мне совсем не хочется пострадать однажды за то, что я не считаю своей ошибкой. Меня всё время преследует мысль, что рано или поздно придется давать отчет за то дело. Эта мысль преследует меня как кошмар… днем и ночью. Я пытаюсь взять себя в руки, но мне это не удается. Но если сейчас это кое-как можно терпеть, то что же со мной будет завтра, когда кончится война! Мы все вернемся домой. Наконец-то наступит мир, правда с коммунистами у власти, но всё же мир. Те, которые сейчас выживут, смогут, по крайней мере лет десять, наслаждаться жизнью, радоваться тому, что не надо надевать шинель, тому, что смерть не подстерегает их каждый день, каждую секунду, радоваться, что наконец-то они избавились от грязи и вшей, могут переодеться, лечь спать в свою чистую постель, могут любить. Многого я тебе еще не называю… Но и того, что я перечислил, для солдата было бы вполне достаточно, чтобы чувствовать себя на вершине блаженства. Ведь это всё, о чем он мечтает! Скажи мне, а я смогу ли радоваться всему этому, зная, что меня ждет? Нет, конечно. (Я уже не говорю о горьком чувстве, которое испытывает человек, когда видит крушение всего, во что он верил, и торжество того, что он ненавидел.) Я долго думал: как же мне быть? Ждать сложа руки, пока придет моя очередь? Говорят, что, когда человек тонет, он хватается и за соломинку. А ведь и я не в лучшем положении, чем этот тонущий. Сидеть сложа руки и ждать развязки, приближение которой неизбежно, — от этого можно сойти с ума. Не знаю! Может быть, я просто трус. Наверное так оно и есть. Может быть, это страх человека, приговоренного к смерти, человека, который кончает самоубийством, потому что не в силах больше переносить ожидание казни?

Слава богу, я еще не дошел до этого. Не дошел, потому что однажды в мутном потоке отчаяния увидел соломинку, за которую могу уцепиться. Мне пришла в голову мысль перейти к немцам. Но как это осуществить? Когда работаешь в штабе дивизии, который обычно находится самое меньшее в десяти километрах от переднего края, и когда очень приблизительно знаешь, как проходит линия фронта, — а чаще всего и этого не знаешь, — надо быть очень наивным, чтобы рассчитывать на успешный переход.

Разумеется, дело обстояло бы иначе, если бы немцы хоть разочек заставили нас отступить. Я бы спрятался и сдался первому же немецкому разведчику.

Единственная возможность представилась бы мне, если бы меня послали на передовую. Я бы хорошенько изучил местность и однажды темной ночью, — в этих местах ночи теперь темны, — может быть, мне бы удалось перейти линию фронта. Конечно, я рискую получить пулю в голову или разлететься на куски от взорвавшегося снаряда. Но я готов пойти на такой риск.

Вот почему я просил капитана отправить меня на передовую. Он отказал мне. Это было для меня большим ударом. Рухнула моя последняя надежда, и я потерял соломинку, за которую в отчаянии готов был уцепиться.