В полночь упадет звезда

— Кажется, теперь уже не сплю. Но если ты оставишь меня в покое, я попробую еще немножко поспать.

— К черту сон! Что ты ночью будешь делать? Погляди лучше, что делается вокруг. Эти дикари гитлеровцы прикончили всех своих лошадей.

Увидев, — что Барбу Василе упорно не открывает глаз, шофёр-сказал с упреком:

— Ну конечно, вам, бумагомаракам, и дела нет до этого. Не то что нам, шофёрам… Вы думаете, мне не хотелось бы положить голову на руль и маленько вздремнуть? Но разве я могу? Я должен глядеть в оба, чтобы не угодить в канаву. И хоть бы с кем обменяться словечком, рассеять немного скуку… Ну вот тебе, пожалуйста, опять застряли…

Чем ближе подходила колонна машин второго эшелона к линии фронта, тем чаще останавливалась. Противник цеплялся за каждую складку местности, и передовым частям приходилось тратить немало времени, чтобы с ходу выбивать его из этих наспех созданных опорных пунктов. Двигались вперед рывками. То и дело до машин второго эшелона доносилась орудийная пальба, иногда порывы ветра приносили звуки автоматной стрельбы.

После одной из остановок, когда колонна наконец двинулась вперед и можно было развить нормальную скорость, мотор грузовика, в котором находился Барбу Василе, неожиданно заглох.

Шофёр Пантелеймон вышел из кабины, поднял капот и начал возиться с мотором

— Что случилось, Пантелеймон? — окликнул его на ходу шофёр задней машины, объезжая грузовик шифровального отдела.

— Я думаю, что эту штуку сыграли со мной свечи, я же говорил господину лейтенанту Попазу: если он не даст новых свечей, через несколько дней станут все машины.

Барбу Василе тоже выбрался из кабины и начал прохаживаться, чтобы размять онемевшие ноги. Тем временем шофёр, отчаянно ругаясь, пытался завести мотор.

— Ну, что с ним такое, браток? — спросил Барбу нетерпеливо.

Этот вопрос окончательно вывел из себя Пантелеймона Хынку, и он сердито пробурчал:

— Сам можешь посмотреть, что с ним. — И, сплюнув сквозь зубы, полез под машину.

Колонна давно ушла вперед. Теперь по шоссе с грохотом двигались повозки растянувшегося на несколько километров обоза.

Отдаленный гул орудий слабел с каждой минутой. Очевидно, фронт неудержимо катился вперед.

Целый час провозился Пантелеймон Хынку с мотором, но так и не мог ничего поделать. С тех пор как он получил права шофёра, такого с ним не случалось.

Грязный, злой, непрерывно ругаясь, он упрямо копался в моторе, пытаясь доискаться до причины его порчи. Прошел еще один час, но дело не двинулось с места. Тем временем нескончаемый поток обозных повозок иссяк, и шоссе опустело.

Стало совсем тихо. Солнце быстро опускалось, и первые вечерние тени причудливыми змеями поползли по земле.

Барбу Василе, который стоял возле кабины, куря папиросу за папиросой, подошел к Пантелеймону Хынку. Шофёр только что выбрался из-под машины и теперь, грязный, потный, опершись на крыло, тоже закуривал.

— Так что же мы будем делать, брат Пантелеймон? — мягко спросил Барбу. — Ничего не выходит?

— Будь я проклят, господин курсант, коли со мной случалась когда-нибудь такая оказия!.. А ведь я уже не новичок в этом деле. Что за чертовщина, никак не пойму. Свечи хорошие, искра есть, словом, всё как будто в порядке… Прямо лопнуть можно с досады!

— Значит, никакой надежды сдвинуться с места у нас нет?

— Нет.

— Хоть бы какая-нибудь машина нас догнала. Я и не заметил, когда это они все проскочили.

— Даже этого вы не сообразили, господин курсант. Давно бы сказали, я бы плюнул и возиться не стал. Очень нужно мне тут ночевать на дороге с вами вдвоем.

— Это почему же?

— Да всё-таки как-то веселей где-нибудь в деревне, среди своих, чем здесь… Кто его знает, что может случиться! Упаси бог от несчастья, господин курсант…

— Тебя, брат Пантелеймон, не назовешь храбрецом.

Сказав это, Барбу Василе невольно с тревогой посмотрел вперед, где темнел лесок, над которым, словно духи, уже заплясали вечерние тени. Потом он взглянул на пустынную ленту извилистого шоссе и невольно нащупал пистолет, висевший сбоку.

Поймав его взгляд, Пантелеймон Хынку почувствовал, что ему стало как-то не по себе. Особенно испугала его улыбка сержанта, мелькнувшая в ту минуту, когда он поправлял свой пистолет. Улыбка была злая, угрожающая.

Но шофёр быстро отогнал от себя страх. В конце концов, он столько времени знает этого сержанта. Не раз приходилось ездить вместе с ним. Правда, человек он довольно угрюмый, любит поддеть кого-нибудь, но в остальном на него можно положиться.

— Я не думаю, что нам придется простоять здесь всю ночь, — громко сказал Пантелеймон, стараясь скорее всего подбодрить самого себя. — Неужели все машины прошли? Что-то не верится… А потом, когда лейтенант Попазу увидит, что нас нет, ты думаешь, он не пошлет кого-нибудь взять нас на буксир?… Так что можешь не волноваться, господин курсант.

— А я вовсе и не волнуюсь, брат Пантелеймон. — И Барбу снова с той же злой и решительной улыбкой взглянул на черневший у дороги лесок.

— Н-да… что и говорить, вы человек смелый, господин курсант!..

Барбу Василе молча взглянул на шофёра. Потом заметил: