В полночь упадет звезда

Боязливо оглядываясь, челядинки проводили гостью в девичью избу, где она могла умыться; там она оставила плащ и кольчугу, а порты и короткую мужскую рубаху сменила на женское варяжское платье, выкрашенное в цвет коры молоденькой осины и отделанное узкой полоской синего шелка. Взамен шлема она надела красное шелковое очелье с парой серебряных узорных подвесок моравской работы – такому и боярские дочери могли позавидовать. Когда она в этом обновленном виде явилась в гридницу, на нее там воззрились с не меньшим удивлением: теперь это была несомненно дева, но какая! Ростом мало не со столб! Женское платье и убор даже подчеркивали необычность ее, принадлежность к другой породе – носы челядинок приходились к ее локтю. Сигдир, один из телохранителей Олега, подошел поближе – на два шага – и осторожно примерился: Горыня оказалась выше на голову с лишним. А ведь к Олегу в бережатые отбирали самых здоровенных, каких могли найти!

– Да неужели ты и правда… вся такая? – почти в отчаянии воскликнул он.

Сигдир был родом из-за моря, но в Киеве жил уже лет десять и по-славянски говорил свободно. Северный язык, которым в Олеговой дружине пользовались так же часто, великаньей деве явно был непонятен.

– Может, там у нее не ноги, а ходули? – поддел кто-то из гридей.

– Попробуй, проверь, – почти дружелюбно предложила Горыня.

– А я проверю! – вперед вышел Неженец – киевский уроженец, здоровяк из числа тех, кого набрали в дружину недавно, чтобы возместить большие потери заморского похода.

Не тратя больше слов, Неженец бросился к ней, пытаясь подхватить под колени и опрокинуть. Но дева оказалась быстрее – Неженец сам оказался на полу и покатился по дубовым плахам под дружный хохот.

– Ну что – настоящие у нее ноги? – спрашивали его со всех сторон. – Пощупал?

– Ноги – не понял, – сидя на полу, Неженец почесал в затылке. – А руки того… настоящие.

Брюнхильд тоже смеялась, глядя от хозяйского края стола. Но ее удивление было не совсем то, что у прочих. Она примечала, что гостья посматривает на нее так же часто, как на самого Олега, если не чаще. Был бы волот мужчиной, то дивиться было бы нечему. Однако…

За столом Горыню посадили за стол для гостей – по левую руку от князя, но на самое к нему близкое место, чтобы можно было продолжать беседу. Поначалу Олег новых вопросов не задавал, а больше наблюдал. На верхних концах стола подавали лучшую еду – жареных гусей и оленину, похлебку из говядины, полбы и грибов, соленую белужину.

– С такой девой надо длинную ложку иметь – а то не поспеешь, – глядя, как бойко дева Горыня опустошает миску, хмыкнул боярин Божевек, которому досталось сидеть с нею рядом и делить посуду.

– Тут не только ложку надо длинную… – буркнул Сигдир.

Брюнхильд посмотрела на Горыню, но та осталась совершенно невозмутима.

– Не зевай, боярин, оно во всяком деле полезно, – ответила она Божевеку.

На Сигдира гостья и не глянула, будто не слышала. Уж верно, наслушалась за жизнь свою шестивековую разных глупостей, подумала Брюнхильд. А ведь для шестисотлетней великанши Горыня собой недурна: округлое свежее лицо, прямые темные брови, густые черные ресницы, короткий прямой нос. Подбородок маленький, и это смягчает черты; но скулы твердые, складка ярких губ жесткая. Казалось, если прикоснуться к ее румяному лицу, оно окажется прочным как камень. Брюнхильд, выросшая в Киеве и навидавшаяся разных удивительных вещей, колебалась: а что если это и правда… Трояна-волота внучка? Если смотреть только на лицо, то всякий назвал бы Горыню миловидной, а иной – и красивой. Русая коса – ниже пояса, толстая и тяжелая, такой косой драться можно, как дубиной. Без плаща и кольчуги стало видно, что там, куда дуралеи отроки всегда пялят глаза, у Горыни на двух девок хватит. Но красота эта грозна, нет в ней мягкости, женской податливости. И взгляд мужской – прямой, твердый, сосредоточенный. Даже балбес Сиги, не дающий проходу молодым челядинкам, пожалуй, долго бы собирался с духом, чтобы поцеловать такую деву…

Брюнхильд подавила вздох и взялась за кувшин. Серебряный, не то хазарской, не то сарацинской работы, кувшин был украшен чеканкой по золоченому полю: летят орлы, всадник стреляет из лука, потом двое борются – видно, добычу не поделили. Кувшин привезли из того похода Божевек с Унерадом и поднесли Олегу – князю, снарядившему войско, полагается третья часть добычи. Брюнхильд еще раз вздохнула, подумав о Гриме: если бы брат вернулся и сам привез свою добычу, таких сокровищ у них был бы полон дом.

Чашник налил в кувшин пива, Брюнхильд взяла его и пошла к верхнему краю стола – это была ее почетная обязанность, которую княгиня Бранеслава все чаще ей доверяла. Гостья тем временем показала, что и вместительностью чрева не опозорит свой род – гуся умяла в одиночку, только косточки на зубах хрустели. Гриди, бояре, гости, да и сам князь не столько сами ели, сколько наблюдали за нею. Брюнхильд бросила взгляд на Рагнара, своего последнего оставшегося в живых брата, – тот, похоже, вовсе забыл про еду и не сводил со Горыни потрясенных глаз.