В полет сквозь годы

Читая официозы 1896-го, погружаясь в их велеречивую, пышную терминологию, фанфарное всероссийское "Славься!", не найдешь даже между строк намека на стачки, погромы, поджоги усадьб, ежегодный недород, близящийся экономический кризис и назревающий ропот протеста. Нельзя даже представить себе, что середина девяностых годов будет изучаться студентами ж школьниками как "начало пролетарского этапа в российском освободительном движении", когда В. И. Ульянов, молодой человек из Казанского университета, организовал в Петербурге Союз борьбы за освобождение рабочего класса. Будто образовались две истории: одна - та, которую писали современники, другая которую знаем мы, советские люди послереволюционных поколений...

В это вот время, на рубеже столетий, я и родился в деревне Беззубово Богородского уезда. Нарекли Александром, засвидетельствовали имя в церкви Ильинского погоста. И начались отсюда мои странствования по городам и весям, да столь долгие, что сейчас и самому не верится: с прошлого ведь еще века!..

Безмятежная пора детства... В памяти до сих пор сохранились его радужные картинки.

Лето. Теплое, ласковое русское лето в разгаре. Солнце уже высоко. Я тороплюсь позавтракать - и на улицу! У меня этим летом обновка трехколесный велосипед. Одно колесо большое - на нем две деревянные катушка для ног, два задних колеса поменьше, все они с железными ободами, гремят и дают знать, что я еду довольно быстро. Еду куда хочу!..

С трудом стаскиваю велосипед по ступенькам крыльца - он для меня тяжелый.

- Ты куда, пострел? - останавливает вдруг отец.

- К Абрамычу, - спешу с ответом, ибо знаю, что туда мне ехать разрешат.

Сосед наш, Абрамыч, работает на небольшой фабричонке Баранова, расположенной недалеко от школы, - выпускает женские платки с красивой бахромой. Бахрому обвязывают вручную женщины из семьи Абрамыча, и я люблю смотреть, как под их руками вырисовываются узоры.

Если долго не возвращаюсь домой, мать ищет - у какого двора стоит мой велосипед, значит, я тут. Дома вся наша семья в одной комнате: отец, мать, трое детей и часто приезжавшая проведать нас бабушка Зиновья.

С детства родители приобщали нас к сельскохозяйственным работам. И здесь, в лугах вдоль Клязьмы, на поляне, которую отец получал в лесничестве за небольшую плату, мы заготавливали для коровы Бурении сено на всю зиму. Отец мой сам насаживал косы на окосья, закреплял их кольцами, отбивал на небольшой наковальне. Он подготовил две малые косы с соответствующими росту окосьями мне и брату, и вскоре мы стали выходить на сенокос вчетвером.

Обучили в семье и нас, подростков, как точить косу бруском, хранившимся в брусочнике на поясном ремне, как регулировать захват косы при очередном взмахе, как добиваться чистоты выкоса, как обходить древесную поросль, кочки, кротовые холмики. Выучились мы и разбивать скошенные валы, сгребать траву деревянными граблями в копны, определять, когда сено высохло и готово к отправке в сарай.

Тогда я и брат шли в деревню за подводой. Крестьяне охотно и безвозмездно давали учителю лошадь, запряженную в специальную телегу для перевозки сена. Какое же было удовольствие править этой самой Савраской! Слегка стегнешь ее, чтобы бежала, - и вот уже навиваем семьей целый воз. Я и Миша наверху, отец с матерью подают сено вилами. Навиваем пудов пятнадцать двадцать, затем везем к себе в школу, сваливаем и убираем в сарай. Так в раннем детстве я познал всю тяжесть и прелесть великого крестьянского труда.

Земля в наших краях не могла прокормить крестьянскую семью. Нужен был какой-то дополнительный промысел. Поэтому и было распространено в деревнях Богород-г ого уезда надомное ткачество. В одной деревне работали на ручных станках платки, в другой - ленты, в третьей - атлас, в четвертой - сарпинку, в пятой - плюш, в шестой - бархат. Для изготовления этой продукция требовалась хлопковая и шелковая нить - пряжа. Подобное производство было распространено во Франции, в га-роде Лионе и его округе. Поэтому Богородский уезд нередко называли "русским Лионом".

Как правило, несколько крестьян совместно строили небольшой рубленый дом с окнами почти во всех стенах - так называемую светелку. Один из совладельцев светелки был старшим, и называли его заглодой. Ткачество в русских деревнях не было простым ремесленничеством, оно требовало умения, мастерства, души.

Но вот началась русско-японская война. Отец получал газеты, журнал "Ниву", которые читались дома вслух, а я уже знал о гибели нашей эскадры на Дальнем Востоке, все мы переживали гибель крейсера "Варяг".

На дне сундука у отца хранилась трехрядная гармонь. Однажды он достал ее оттуда, и разлились чарующие звуки народных мелодий. Я сидел, словно завороженный, а отец разучивал ставшую известной песню:

Наверх вы, товарищи, все по местам, Последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый "Варяг", Пощады никто не желает...