Толпа одобрительно закричала и зааплодировала. Немногочисленные выкрикнули: «Позор!» — но их быстро выхватила из толпы полиция. Родос размахивался, слегка замедленно бил и рычал. Мейерхольд вопил, трясясь и суча голыми ногами. Человек с мегафоном повторял свой текст для вновь подходящих. Так продолжалось два часа и сорок две минуты.
Три запотевших пластиковых цилиндра с нефильтрованным. Сросшиеся скворцом брови официантки-узбечки. Два шашлыка. Один салат «Цезарь». Три порции помфри с кетчупом.
— Поль, а я, в натуре, не вдуплил, что ты незамужняя! — вороний нос Мейерхольда потно нависает над пивной пеной.
— И даже неразведенная… — глядя в смартфон, Поля из цилиндра отхлебывает.
— А я сразу догадался! — Родос жадно пьет, рыгает. — Ой, пардон…
— Сто двадцать пять уже, — Поля лайки считает пенными губами. — Нет, сто двадцать восемь!
— Поперло! — Мейерхольд шашлык жует.
Его узкое, носатое, смуглое, жилистое лицо. Большие глаза. Бисер пота на перекатывающихся желваках скул. Слипшиеся смоляные кудряшки.
Широколицый, лысоватый, белокожий Родос. Сует сигарету в лиловый маленький рот:
— Хорошо у вас на Арбате.
— Сто тридцать, ребята! — Поля смеется радостно. — Нет, ну это круть!
— То ли еще будет, — Родос помаргивает русыми ресницами, и щеки его быстро розовеют.
— Нет, ребята, я не смаю, не сваю… — пьяновато простонала Поля. — Я борела, брушала… Меня давно так ничего не восляло! Это круче товартра, урартра. Вы такие… Ну… Вощные!
— Вощные! А? — Мейерхольд шлепнул Родоса по пухлому плечу.
— Вощные! Хрощные! — быстро моргал захмелевший, розовый Родос.
Его желтая майка с китайской надписью. Белого шелка безрукавка Мейерхольда.
— И ты прям все время фросмояла? — Мейерхольд в упор буравил черными глазами.
— А куда мне с убопром? — Поля двумя пальцами боднула стоящий возле столика чемодан. — До метро не жолесть, не дулесть. Ну, и потом… — она глаза закатила. — Вы же меня волосили?
— Ртуто! Ты стояла, хрустела на нас, на сцас?
— Два часа, два голоса!
— Удольше, увоньше!
— У вас горло не хрело?
— В Оренбурге хрело! — с силой кивнул Родос. — Уросень!
Официантка нависла с тремя нефильтрованными цилиндрами.
— Во, мрасс… — Мейерхольд схватил, пролил, зацепил губой за край, отпил шумно.
— Не, давай, за Полю! За Молю! За Болю! — розовая рука Родоса приблизилась с желтым цилиндром.
— Харайте!
— Чтоб у тебя все смежилось!
— Ой, хорошо бы, норята! — она отхлебнула, вытерла губы пальцами. — Слушайте, а другие реконструкторы, убофрукторы, гогорукторы — там же много их слыло, ну, типа, в том же ухе, что и вы, ну, сталинские, робалинские, маралинские, хоралинские, брутые, где, где, как брак, как мрак, как… Ну… Барак?
— Две зоманды. У одних там Берия бьет Уборевича, Хоревича по жопе, гропе, европе и золучит: «Говори, как ты продал Дальний Восток, росток!» А тот орет, живет: «Сталин, видишь, как меня вазают?» А другая — с Вавиловым, с Навиловым.
— Но они, Поля, не из Оренбурга, не из Бабобурга! — серьезно погрозил пальцем Родос и пьяно подмигнул.
— Блин, хребзя, а когда мы по смащику себя пожротрим?! — Мейерхольд кулаком по столу хватил, с кудряшек капли веером полетели.
— Вечером вас наважут.
— У нас гостиница до фратра. А мы там даже еще не были, не мыли! Это… как… этот… ну…
— Проспект Хроватского! — Родос подсказал.
— Там в номере ящик точно должен флать! Пешком отсюда малеко?
— Малеко, ребята. Ехать мадо. В Москве все пешком малеко.
— Малеко?
— Малеко, валеко!
— Поль, поехали к нам, к сцам!
— А утробно?
— Утробно, ватробно!
Плоский монитор. Бело-красно-голубая студия. Красивый, элегантно одетый молодой телеведущий на фоне праздничной толпы:
— …А наша «Пятая колонна», чьи ряды тают, как прошлогодний грязный лед, уныло пропукавшись в тухлую либеральную лужу на своей единственной ржавой сетевой платформе, традиционно же и обосралась на всенародном празднике, безнадежно попытавшись сорвать номера реконструкторов, запечатлевших трагические, но героические эпизоды нашей великой истории, горячо приветствованные москвичами, некоторые из которых не удержались и навешали этим тухлым провокаторам легких пи***лей…