В поисках построения общего языкознания как диалектической системы

а) Первым таким дополнением является то, что мы раньше называли автогенным принципом. Специфика фонемы изучена у нас глубоко. Ее действенный, а не мертвый и неподвижный характер, тоже формулировался много раз, и тут мало что можно сказать нового. Но ведь и во всякой вещи, как мы уже сказали выше, имеются не только ее свойства, но обязательно наличен и носитель этих свойств, на них ни в каких случаях не сводимый. И этот носитель всех качеств сам обязательно докачественен, так как иначе он не будет их носителем, а будет только одним из качеств, и притом, качеств неизвестно чего, раз нет самостоятельного и оригинального носителя всех свойств данного предмета. Но это, конечно, и не просто носитель, а носитель, активно действующий. Фонема в данном случае не есть ни просто звуковая материя, ни просто выражаемая звуком идея, а есть сама она, сама фонема. Ведь когда мы дышим воздухом, мы дышим не материей воздуха, но и не идеей воздуха, а самим воздухом. Вот эта самость фонемы, и не абстрактная самость, а реально в ней функционирующая, и есть то, что мы называем автогенным принципом фонемы.

В истории фонологии был один принцип, который очень близко подходил к тому, что мы сейчас выдвигаем на первый план и называем автогенным принципом фонемы. Это – теория нейтрализации. Когда говорят, что две или несколько фонем нейтрализуются в одной общей для них позиции, то этим совсем не хотят сказать, что эти фонемы здесь в данной позиции вовсе никак не представлены. Они здесь вполне представлены, но представлены сигнификативно, а не перцептивно. А то, что фонема не делима на отдельные свои функции, это прекрасно дано в учении о нейтрализации. Стоит только понять эту нейтрализацию не как мертвую пустую схему, но как действующий принцип, и – мы тем самым уже воспользовались этим указанным у нас автогенным принципом.

б) Если от автогенного принципа перейти еще к одному, весьма важному и очередному дополнению функционирующих принципов фонологии, то эту новую категорию мы назвали бы категорией континуума. Мы можем твердо рассчитывать на понимание со стороны фонологов потому, что в фонологии всегда имела огромное значение теория целого и частей. Все убеждены, что каждая часть целого отлична от другой части и уж тем более отлична от самого целого, так что даже простая и механическая сумма частей еще не создает целого, которое в сравнении с ними есть уже новое качество. Но понять соотношение целого и части можно только при условии использования диалектического метода: целое и делится на свои части, и не делится на них; каждая часть и отлична от всякой другой части и от своего целого, и не отлична; целое и присутствует целиком во всякой своей части, и не присутствует целиком, а присутствует только отчасти. Но если мы всерьез утверждаем, что целое присутствует целиком в каждой своей части, то все части целого ничем не отличаются одна от другой, а сливаются в общую непрерывность, в общий континуум. И когда мы переходим от одной части к другой, то, поскольку эта другая часть также есть целое, что и первая часть, мы, перейдя от одной части к другой, ни к чему новому не перешли, и наш переход от одной части к другой был сплошной непрерывностью. Другими словами, понимать подлинное соотношение целого и частей можно только при помощи понятия континуума.

И тут опять-таки нетрудно заметить, что та же самая традиционная нейтрализация внутри фонемы есть не что иное, как принцип континуума. Фонема едина, но и раздельна; она есть единораздельная цельность. Обычно бьются над определением структуры; но мы уже сказали, что структура и есть единораздельная цельность. Так вот, эта структура, эта единораздельная цельность фонемы только и возможна в условиях континуума. Отдельные моменты фонемы дискретны. Но они обязательно также и континуальны. Здесь тоже неумолимая диалектика. И если пражане обычно членят фонему на дифференциальные признаки, а москвичи склонны отстаивать ее нераздельность и неделимость, то в смысле единораздельной цельности правы пражане, но никак не в смысле континуального учета; москвичи же в своем представлении фонемы как нераздельной сущности используют опыт как раз континуальной сущности каждой фонемы.

В школе Л. Ельмслева, который понимал язык как систему отношений, и под таксемой понимал единицу, или элемент такого отношения, фонема оказалась соединением таксемы и звука, так что, будучи системой отношений, она все же оказывалась чем-то совершенно неделимым[170].