В поисках настоящего

Мальчик знал, что перед ним, подперев бороду резной палкой и с папахой набекрень, сидит самый хитрый человек на свете. Поэтому в наносную сонливость совсем не поверил. Мальчик готов был дать голову на отсечение, что старик заметил его силуэт еще издали, но почему-то решил это не показывать. Дед Азамат всегда себя вел, будто ничего не замечает, не знает, и знать не хочет, хотя именно этот сухопарый старик, сонно сидящий у крыльца своего дома на окраине, лучше любого в деревне все подмечал, все знал и всем интересовался. Не зря же старшие ходили к нему за советом…

– Как твои дела, воин? Небось, опять в Старый Город бегал? – спросил старик.

Мальчику он нравился. Во-первых, только дедушка Азамат относился к нему, как к равному. А во-вторых, всегда называл воином, что безумно льстило чересчур уж безобидному характеру мальчика. Как-то старик сказал: «В тебе течет кровь предков. Кровь-огонь, какой может быть только у настоящего воина. Не то, что у этих сонных бурундуков, днями напролет гоняющих овец по горам. Ты еще покажешь им на что способен, когда обнаружишь живущую в твоей крови силу!» Красивые слова, только мальчик в них совсем не верил.

– Да, дедушка. Именно оттуда я и иду.

– Ох, и попадет же тебе от матери, если она узнает, – притворно беспокоясь, сказал старик, сосредоточенно поправляя съехавшую набок шапку из овчины. – Кстати, она тебя искала.

– Уже иду, – мальчик было собрался скорее бежать домой, но спохватившись, вновь повернулся к старцу. – Давно хотел у тебя, дедушка, спросить. А почему ты сакли на горе называешь «Старым Городом», когда все говорят «Мертвый»?

– Ошибаются все! Никогда никого не слушай… особенно всех! Это совсем не мертвый город, там жизни полно, хоть и невидимой.

– Жизни? – недоуменно повторил мальчик.

– Потом поймешь. Я тебе как-нибудь в другой раз про те полуразрушенные башни и силу камня расскажу.

– Сила камня… – заворожено, будто коснулся чего-то чудесного, прошептал он.

– Потом! А сейчас ступай. И так мать волнуется.

– Она всегда волнуется, – буркнул себе под нос мальчишка, но все же спешно зашагал дальше.

Дом мальчика находился близко к школе, буквально через дорогу. Такой же типично-стандартный, без каких-то особенностей, как и любой дом деревни: четыре комнаты, маленькая кухонька, да отхожее место.

Самая большая из комнат служила чем-то вроде гостиной (хотя какая гостиная может быть здесь?). Большую часть комнаты занимал огромный стол. Стол для всего: для постоянных застолий, для семейных «советов», для решения проблем… Мальчику часто казалось, что вся жизнь родителей протекала лишь вокруг этого стола. Что именно он – грубый, совсем некрасивый, нелепо устланный кружевной скатертью и есть главная родительская ценность. Иногда мальчик думал, что стол является стержнем, носителем жизни семьи. Не станет стола, не станет и матери с отцом. И еще думал, что именно из-за него, этого стола, родители никогда не выезжают за пределы деревни – стоит отойти слишком далеко, связь с деревянным монстром оборвется, и сразу упадешь замертво. Причем, у каждой семьи, в каждом деревенском доме стоял в «гостиной» такой же уродец.

Следующая комната была родительской, ровно на одну широкую кровать. Спальня родителей вообще была своеобразным табу – мальчик мог по пальцам пересчитать сколько раз за свою жизнь побывал в ней. Хотя с другой стороны, никто конкретно ему не запрещал туда ходить. Просто с самого детства знание, что «нечего там ребенку делать» витало в воздухе. Даже сейчас мальчик помнил, как будучи совсем еще маленьким трясся от страха во время грозы, но пойти к родителям в спальню, чтобы уберегли, отогнали своим теплом навалившийся ужас, даже помыслить не смел.

Еще одна комната – это отцовская святая святынь. В ней помимо большого старого дивана и маленького столика, величественно восседал на тумбе телевизор. Почти все свободное от работы время отец утопал в недрах диванной неги, вперив стеклянный, безжизненный взгляд в мелькающие на экране картинки. Мальчик редко бывал в этой комнате, ведь с отцом смотреть телевизор было совсем неинтересно – говорить мог лишь динамик «ящика» (как злобно называла его мать), а если хотелось что-то обсудить или спросить, отец мгновенно реагировал недовольным окликом или тычком ноги.

И, наконец, комната мальчика. Он любил и наслаждался ею, как наслаждается садовник удачно взращенным садом. Именно здесь царила настоящая жизнь – в остальном доме все было или слишком громоздким, или миниатюрным, а значит неудобным. Свою же комнату мальчик по возможности заполнял для себя и под себя – все, начиная от шкафа для вещей и заканчивая настенными часами, тщательнейшим образом отбиралось из прочего хлама. Конечно, мебель не отличалось особой новизной, однако мальчику это было неважно. Осознание, что комната в целом и каждая в ней вещь принадлежали ему, делала их бесценными и любимыми. Даже мать, вечно сующая свой любопытный нос куда ни попадя, не смела нарушать покоя и границ этой комнаты.

Именно сюда он скорей и стремился.