Выйдя из комнаты, еле переставляя от усталости ноги (каждый раз после такой вот «одержимости» ощущение было сродни пропущенному через мясорубку телу), мальчик поплелся к столу, хотя уже заранее знал, что к этому времени все убрано. Как и ожидалось, стол оказался предательски пуст, что могло значить лишь одно – ужин пропущен, а из-за дурацкого правила «общей кормежки» (как его про себя называл мальчик) еды не видать аж до самого утра.
В доме принято, что ужин для всех членов семьи должен быть событием исключительной важности. «Вечернее принятие пищи», как подчеркнуто почтительно говорила мать, проводилось в обстановке официальной, торжественной, сродни ужину не обычной деревенской семьи, а высшего общества, где-нибудь в залах Версаля.
Мальчик на дух не переносил весь этот пафос, предпочитая под любым возможным предлогом отлынивать от совершенно идиотской на его взгляд традиции. Однако возможность избежать грозной участи возникала довольно редко – даже если он и не хотел есть, то должен был сидеть за столом вместе с родителям перед пустой тарелкой, испытывая тошноту от отцовской манеры запихивать в себя еду. Зачем поддерживать это глупое семейное сборище, для мальчика оставалось загадкой. Ведь наверняка мать и саму раздражало смотреть на то, как ее кулинарные шедевры с равнодушием поглощались отцом.
Еще одним огромным минусом такой традиции была строгость соблюдения восьми часов – все звались ужинать не раньше и не позже, тогда как тело к этому времени после позднего обеда могло еще не требовать пищи, или наоборот, уже довольно давно истязать себя голодом.
Получалось, что каждый раз парню приходилось себя заставлять есть со всеми. А мать даже слушать не хотела любые предложения по данному вопросу, упорно не желая понимать, что лучше всего есть когда хочется, а не «по традиции».
Мальчик стоял перед пустым столом, думая лишь об одном – ночью будет очень хотеться есть.