Гонец быстро вернулся в сопровождении знатного наира, которого назначили охранять склад, а также семи или восьми купцов, которым полагалось осмотреть товары и купить те, что они сочтут годными. Заморин, доложил гонец, разгневался на людей, взявших в плен командора, и намерен наказать их за то, что вели себя не по-христиански. Что до мусульман, он дает португальцам право, не страшась наказания, убить любого, кто без спросу войдет в их склад. Не зная, насколько велико могущество короля Португалии, правитель Каликута решил подстраховаться.
Купцы провели в Панталайини восемь дней, но и на них товары из Европы тоже не произвели впечатления, и они ничего не купили. Мусульмане держались на расстоянии, но атмосфера быстро накалялась. Всякий раз, когда португальские матросы высаживались на берег, их соперники плевали наземь. «Португалия, Португалия!» – шипели они, превращая название их страны в издевку. Да Гама приказал своим людям над таким смеяться, но терпение истощалось.
Становилось мучительно ясно, что никто в Панталайини не купит ни одного тюка португальского сукна, и да Гама послал еще одного гонца заморину, прося разрешения переправить товары в сам Каликут. И вновь правитель удовлетворил просьбу и приказал вали собрать группу носильщиков, которые перенесли бы все на спинах. Это, заверил заморин командора, делается за его собственный счет; ничто принадлежащее королю Португалии не будет облагаться в его стране дополнительными поборами.
К тому времени наступило 24 июня. Могучие морские валы раскачивали корабли, и крупные капли стучали по палубам. Непроданные товары держали путь в Каликут на спинах и в лодках, но мало кто ожидал, что от этого будет какой-то прок. Да Гама пришел к выводу, что его брат с самого начала был прав, и поклялся никогда больше не ступать на чужой берег. В сложившихся обстоятельствах он счел, что следует позволить своим экипажам хотя бы как-то возместить провал их миссии, обменяв немногие пожитки на пряности. Самым безопасным будет, сказал он, чтобы на берег сходили по одному человеку с каждого корабля за раз; тем самым у каждого будет свой черед, но на берег не высадится соблазнительно большая группа потенциальных заложников.
И они уходили по двое и по трое – мимо вытянутых на берег лодок, рыбацких хижин и крошечных храмов, мимо играющих и танцующих под дождем детей, по длинной дороге в Каликут. Они мельком видели расписанные ярко-синим с зеленью сводчатые павильоны среди пышных цветников и садов и с удовольствием наблюдали за вездесущими серыми обезьянками, которые вставали на задние лапы, скрежетали зубами и исчезали внутри храмов. Будь то роскошный или простой, каждый дом имел при входе большую веранду с натертым деревянным полом, чистым, как стол, где чужакам с готовностью давали еду и питье и место для отдыха. После недавних испытаний португальцы с облегчением обнаружили, что хотя бы простые индусы гостеприимны к своим единоверцам. Матросов, писал Хронист, «принимали в своих домах вдоль дороги местные христиане, которые выказывали большую радость, когда кто-то входил в дом, чтобы поесть или поспать, и давали им щедро от всего, что имели» [391].
После года стесненной жизни на корабле и чисто мужского общества путешественники беззастенчиво заглядывались на индусок. Те ходили голыми до пояса, хотя носили много украшений на шее и предплечьях, на запястьях и ступнях. В зияющие отверстия в ушах они вставляли золото и драгоценные камни, и очевидно, писком моды было растянуть мочки ушей на максимально возможную длину; супруга заморина, сообщал один путешественник, имела мочки до сосков грудей. К своему несомненному восторгу, матросы вскоре обнаружили, что среди большинства представителей высшей и средних каст брак не является священным союзом. Женщины могли брать себе по несколько «навещающих мужей» разом, у самых популярных таких мужей было десять и более. Мужчины объединяли ресурсы, чтобы содержать свою жену в ее собственном доме, и когда один муж приходил с ночным визитом, то оставлял свое оружие прислоненным у двери – в знак того, чтобы другие держались сегодня подальше.