В поисках апполона.

Я послушно взял его фляжку, набрал там же, в водопадике. Наконец сел перекусить. На мою ногу опустилась крупная златка. медленно поползла. Разумеется, я тотчас решил ее сфотографировать: на ловца и зверь бежит…

— О смотрите, она вон с той ивы! — сказал Крепс, заметив златку. — Только не отпускайте! Когда сфотографируете, дайте мне, я ее в морилку посажу.

Досада, естественно, тотчас опять взвилась во мне: посадите, как же! Я нарочно долго фотографировал златку, и она в конце концов улетела.

— Ну ничего, — против моего ожидания довольно спокойно сказал Крепс. — А жаль, у меня ведь такой нет! У меня для вас сюрприз.

Он полез в небольшой заплечный мешок, покопался там и вытащил стеклянную банку.

— Гусеницы Аполлониуса. Наверное, захотите снять? Правда, они уже не очень бойкие, но я лучших выбрал. Остальные уже окуклились. — И он протянул мне банку.

Интересно. Неужели он принес специально для меня? Гусеницы Аполлониуса! Ведь это тоже предмет моей Мечты. Где ж их сейчас встретишь… И вот. Они были черные, мохнатые, с красными пятнами.

— Вы специально для меня принесли? — спросил я, не веря своим глазам.

— Ну, я думал, вы захотите их снять. Ростислав сказал, что вы Парнассиусами интересуетесь. Вытаскивайте, не бойтесь. Они никуда не убегут. Хотите, зеркальцем вам подсвечу. Снимайте!

Интересно, интересно. Как по волшебству, возник здесь этот гигант и гусениц Аполлониусов принес. Вот так Поляна. Уже и появление Крепса я воспринял как одну из ее тайн.

9.

Так и состоялось наше знакомство. Конечно, я тогда еще не остыл, досада еще вовсю тлела, но гусеницы Аполлониуса! Я и надеяться не мог на то, что когда-нибудь их сфотографирую. И вот, пожалуйста.

Они были не слишком крупными — странно, что из них выводится такая большая бабочка, — но, конечно, очень красивы. Роман Янович терпеливо подсвечивал зеркальцем и опять без конца приказывал: «Теперь с этой стороны! Да нет, вон с той… Вот такой ракурс еще, смотрите!» — но я слушал его только тогда, когда приказы совпадали с моим желанием, а вообще проявлял твердость.

Странно, он не злился, когда я перечил ему, и постепенно я начал даже привыкать к его чрезмерно громкому голосу и безапелляционному тону.

— А гусеницы махаонов могут быть сейчас? — спросил я, потому что давно мечтал снять и их, но все никак не удавалось.

— Трудно сказать. Но поискать можно. Вон там они могут быть, на той седловинке, видите? На прангосе. Нет, не там, куда вы смотрите. Вот так смотрите, вдоль моей руки! Понятно?

Я послушно посмотрел вдоль руки и действительно увидел седловину. Но она была весьма, весьма далеко от нас…

— Мы сейчас сходим туда, куда я вам обещал, — продолжал между тем Крепс. — Мне профилактический осмотр нужно сделать. Там несколько необычная форма Аполлониуса. Разновидностей много. А потом пройдем вот там и на седловинке поищем гусениц махаона. Хотя гарантировать не могу, что они там окажутся. Вот таким путем пойдем, смотрите.

Я внимательно следил за его указующей рукой, но, честно говоря, сомневался, что указанный им маршрут мы успеем сегодня пройти. Путь по горам совсем не то, что по равнине, и расстояния здесь имеют несколько другую протяженность, а времени оставалось не так уж много, да ведь и силы человеческие тоже имеют предел. Я-то ладно, я привычный, а вот ему с его комплекцией да еще и на голодный желудок… Но ценно уже благое желание. И потом я вообще воспринимал явление Крепса как нечто не вполне объяснимое. Так что… В конце концов я запомню маршрут и когда приеду один… У меня на душе потеплело, когда я представил, что все-таки окажусь когда-нибудь здесь один. Не каждый же раз ходить на веревочке!

Он бережно убрал гусениц в банку, а банку в мешок, и мы пошли. Когда вышли из-под сени ветвей, он остановился и показал мне на сравнительно недалекое плоскогорье:

— Это место мы с сыном назвали «Парнас». Там махаонов много. Но не сейчас. Сейчас поздно. Там уже все отлетали. Это от времени года зависит. Мы в начале мая на «Парнас» ходим, там Аполлониусов нет, но Мнемозины бывают и махаоны. Потом туда, где мы с вами встретились. А еще позже — куда мы с вами идем. Сын ведь по парусникам специализируется, ему все тонкости надо знать. Ну пойдемте, а то времени у нас мало. Не отставайте.

И он зашагал в гору, но продолжал говорить почти без умолку, лишь с трудом переводя дыхание и не оглядываясь. Даже голос его приобрел чуть-чуть другую окраску, когда он вспомнил первый раз о сыне, и теперь именно эта тема была главной в его непрекращающемся монологе.

— Он университет закончил, а сейчас диссертацию пишет. В Чехословакии был недавно на симпозиуме. Что вы, его уже знают за рубежом! Дипломная работа достигает уровня диссертации… Уфф. Но, знаете, не приспособлен к жизни, совсем не приспособлен. И жена его такая же. Я удивляюсь, как они вообще живут. Шефство над ними обоими брать приходится.

Только на миг Роман Янович передохнул, остановился, достал и проглотил какую-то таблетку. И продолжал: