В подполье можно встретить только крыс…

Там я и дождался появления начальника кафедры, генерал-лейтенанта Шмыго Ивана Степановича. Невысокий шатен, буквально лучился добротой. Весь его вид был каким-то домашним, и… академичным, что-ли. Это, однако, не мешало ему, как я потом убедился, твердо держать в руках всю свою огромную кафедру – свыше сотни преподавателей. На всех остальных кафедрах, вместе взятых, а их свыше двух десятков, было меньше преподавателей, чем у Шмыго на кафедре общей тактики. В связи с такой большой численностью кафедры преподаватели были разбиты на несколько групп, которыми руководили старшие тактические руководители. Меня Шмыго определил в группу старшего тактического руководителя генерал-майора Простякова – на первый курс.

Первый курс в том году был первым еще и в особом значении. С него начиналось возрождение нормального учебного процесса. В войну академия работала как курсы усовершенствования, по краткосрочной программе. Теперь набрали состав для нормального трехгодичного обучения. И набрали очень разумно. Набор назывался «сталинская тысяча». В конце войны Сталин распорядился набрать в академию имени Фрунзе тысячу тех, кто до войны закончили гражданские высшие учебные заведения, а за войну дослужились не ниже чем до майора. Таких кандидатов фронты представили 1300 с чем-то. Всех и зачислили.

Занятия в академии, как обычно в советских ВУЗах, начались 1 сентября. Поэтому мне приходилось вступать в работу на ходу. А так, как я с преподаванием в академии дела не имел, то первой встречи с группой ждал с волнением. Но все оказалось проще. Опытные фронтовики с критическим складом ума были мне близки и понятны. Творческий контакт с группой установился с первого же занятия. Я увлекся этой работой и с головой ушел в нее.

И все же истинное мое призвание выявилось не в преподавании.

Я не владел этим искусством. Моя жена часто указывала на длинноты в моих обоснованиях, на ненужную повторяемость. Мешал и мой украинский акцент.

По собственной инициативе я взялся за кандидатскую диссертацию: «Наступательный бой дивизии в горно-лесистой местности». Официально об этом никому не заявил. Начальство, не зная этого, но, по-видимому, заметив исследовательский склад моего ума, включило меня в состав авторского коллектива, получившего задание написать пособие «Стрелковый полк в основных видах боя». Я горячо взялся и за эту работу. Настолько горячо, что выполнил свое задание, когда остальные еще и не приступали. Руководитель коллектива – генерал-лейтенант Сергацков – возложил на меня дополнительное задание. Кончилось тем, что я написал все это пособие полностью. Одновременно я начал сотрудничать в военных журналах и разрабатывать задания для занятий по общей тактике.

Писание статей и разработка заданий имели и материальный стимул. Они оплачивались гонорарами. А это для меня было немаловажно. Семья численностью в 9 человек, 5 сыновей, 2 родителей, я и жена, почти у всех иждивенческие и детские карточки, на которые давали только 450 граммов хлеба и больше ничего. Надо было что-то подкупать с рынка (хотя бы картофель) и из коммерческих магазинов. А в магазинах этих цены в десятки раз выше чем по карточкам. Одного жалованья на эти закупки не хватало. Вот и приходилось подрабатывать. А на это нужно было время.

Время нужно и на очереди: за своим пайком (в военторге) и за закупками в коммерческих магазинах. И там, и там полковникам продавали вне очереди. Но дело в том, что из полковников тоже создавались очереди. И немалые. Вот рабочий день и складывался – из занятий со слушателями, выполнения других служебных заданий, стояния в очередях коммерческих магазинов и военторга. Для диссертации и дополнительного заработка оставались, естественно, только ночи. Жена, больная и с грудным ребенком, заезженная, вместе со своей матерью, обслуживала столь огромную семью, раздражалась моими ночными бдениями и тем, что я ей не помогаю. А я не мог даже возразить, сказать, что без этой моей работы, мы будем просто голодать. Не мог сказать, потому что это выглядело бы как упрек с моей стороны: «Я-де вас кормлю, а вы не понимаете этого». Не мог я бросить такого упрека, потому что в семье все взрослые делали все, чтобы облегчить положение: моя жена и ее мать обслуживали семью, а жена, кроме того, время от времени брала шить за деньги и умудрялась выполнять эту работу. Ее отец чинил обувь соседям и что-то зарабатывал на этом для семьи. Не мог я бросить упрек этим людям и потому отмалчивался или отругивался на замечания жены.