В подполье можно встретить только крыс…

Мне после разбора этих учений Опанасенко написал отличнейшую характеристику. Я стал перспективным работником для Дальнего Востока, и меня с группой других офицеров отправили на стажировку в действующую армию. В Москву прибыли мы 21 марта 1943 года. Меня сразу же потянуло хотя бы взглянуть на тот дом, где жила единственная женщина, которую я так и не смог забыть. Но услышал, что она будто вышла замуж… и от этого похода отказался. На следующий день моей решимости не хватило. Человек всегда ищет себе оправданий. Вот я и думал: «Еду ведь не к теще на блины… на фронт. На стажировку, конечно, а не напосто-янно. Но фронт есть фронт. Ни пуля, ни снаряд не разбираются, где тут идет стажер, а где кадровый фронтовик. И если мне придется умереть, я никогда себе не прощу того, что мог ее видеть и не видел».

Подагитировав таким образом сам себя, я после работы над картами и документами в Генштабе отправился на Хамовнический плац. Мысль о том, что я иду только на дом взглянуть, была напрочь забыта, когда я увидел этот самый дом. С замирающим сердцем поднялся на третий этаж. Дверь открыла мать Зины — Александра Васильевна. Встретила очень тепло.

— Раздевайтесь. Зина сейчас придет.

Я разделся. По-приятельски поздоровался с отцом Зины, Михаилом Ивановичем. Внимательно осмотрелся и явно не ощутил присутствия в этом доме другого мужчины, кроме Михаила Ивановича. Вскоре пришла Зинаида. Мы дружески обнялись, радуясь встрече. Казалось странным, что не виделись четыре года.

Спустя некоторое время Зинаида, смутившись, сказала:

— Мне надо ехать на вокзал встретить жениха. Я выхожу замуж. Кстати, он тоже Петр.

Я как бы окаменел. Задохнулся. Затем решительно сказал:

— Женой будешь моей — пойди и скажи ему.

Зина задумалась, долго молчала и, как-то посветлев, тихо сказала:

— Да будет так.

Пока она ходила, трудно передать мое состояние. Мне казалось, я не могу дышать.

Зина вернулась быстро. Легкой походкой подошла, обняла и сказала:

— Ну что же, пойдем рядом. Выезжай на фронт и знай, что я жду тебя. Жду. — Улыбнувшись добавила: — Никаких женихов больше не будет. Сам виноват, долго раздумывал.

С праздничным чувством, переполнявшим грудь, поехал я на фронт. Да и там все время что-то светлое и радостное шло со мной, хотя обстановка к радости не очень располагала.

Сначала мы объехали некоторые участки фронта, встречались и говорили с опытными боевыми командирами. Из этой поездки особенно запомнилась беседа с командармом 16, тогда генерал-лейтенантом Иваном Христофоровичем Баграмяном. Встреча с Баграмяном происходила как раз в период самой большой моды на него. Его армия совершила прорыв позиционной обороны немцев под Жиздрой. Шел большой шум как о новом достижении в осуществлении прорыва. Иван Христофорович встретил нас у входа в свой полевой кабинет. Поздоровался со всеми. Когда подошел я, он еле заметно поприветствовал меня взглядом. Затем начался его рассказ, вопросы. Заняло это часа полтора-два. Когда мы поднялись уходить, Иван Христофорович сделал мне знак остаться. С остальными раскланялся:

— Встретимся за обедом.

Когда все вышли, он пригласил меня сесть поближе.

— Спасибо, что от вопросов воздержался. Честно говоря, я твоих вопросов боялся. Ты-то ведь понимаешь, что порох я не открывал.

— Ясно. ПУ-36 (Полевой Устав 1936 года).

— Правильно. Но ведь если бы я сказал, что желаю наступать, руководствуясь ПУ-36, то очень просто заработал бы по шапке, а так как я при обосновании операции писал: опыт войны показал, что на каждый эшелон обороны надо иметь эшелон наступающих войск, то мне все поддакивали.

— А вы что думаете, никто не догадывается?

— Да нет! Я прекрасно понимаю, что все опытные командиры, кто по-серьезному учился, подлог раскусят сразу, но против не пойдут. Всем надоели эти легонькие, неустойчивые цепочки, и они под любым соусом примут незаконно отброшенную, основательную тактику прорыва. Ну что делать этими цепочками, напоровшись на основательную оборону?! Тут сколько не маневрируй, а рвать надо. А чтобы рвать, надо глубоко эшелонировать войска.

В общем, Иван Баграмян оказался хитрее своих коллег. Он сумел возвратить военному искусству под видом новых открытий отобранный и суммированный боевой опыт многих лет, превращенный поколениями военных ученых в стройную теорию, которая была уничтожена жестоким тираном вместе с создателями этой теории. Тем самым Иван Христофорович указал путь, на который встали многие, а потом и все. Сначала молча использовали старые уставы, наставления, инструкции, потом начали упоминать их в более тесном кругу, а затем и официально ссылаться.