Столь поразительно точный вывод может быть отнесен и к дням, когда Гарри Трумэн, ввергнув человечество в шок атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки, весело потрясал кулаками: «Ну, теперь у меня есть дубинка для русских парней!» – и, с равным успехом, к нашим дням, когда трагические события в Ираке и Югославии свидетельствуют все о той же пресловутой американской нетерпимости, ведущей к перманентному конфликту Соединенных Штатов со всем миром…
Начиная с 1948 года американцы вступают в полосу активной подготовки к «обузданию нового врага. Заправляли, естественно, военные. Была назначена даже дата начала следующей войны – 1 июля 1952 года. Комитет начальников штабов усердно составлял заявки для ЦРУ, требуя срочного создания агентурных сетей не только по всему Советскому Союзу и странам Западной Европы, но и в северных странах-нейтралах, соседствующих с СССР.
Вспоминая о начале работы в ЦРУ, патриот своего ведомства У. Колби писал:
И далее непосредственно о работе ЦРУ в Скандинавии:
Исходя из цинично-откровенного признания Колби, мы вправе сделать единственно верный и безошибочный вывод: вот почему двери американского посольства в Стокгольме распахнулись перед шведским военно-воздушным атташе столь широко и гостеприимно! Добро пожаловать в сети, господин Веннерстрем! Милости просим в шпионское братство ЦРУ! Вот почему в Москве американская военно-дипломатическая братия с распростертыми объятиями приняла в свой круг молодого, не поднаторевшего еще в шпионских кознях шведа-нейтрала!
В этом свете последующий эпизод, происшедший на даче агента ЦРУ репортера Эдди Гилмора, становится вполне объяснимым и понятным. Полностью проявляется и роль бригадного генерала Рендалла – резидента ЦРУ в Москве. Что касается поведения Веннерстрема, оно укрепляет нас в уверенности, что он искренен в своих откровениях и в те далекие послевоенные годы еще только нащупывал основу своей будущей позиции в лабиринтах «холодной войны» – позиции непреклонности и бескомпромиссности по отношению к зачинщикам, столь радовавшим его поначалу показной открытостью и хорошо отрепетированным дружелюбием.
Итак, я снова бродил по московским улицам. Ехал в знаменитом метро, видел хорошо знакомые стены Кремля и луковичные купола церквей. Искал следы войны, но их было немного.
Слова Норденщельда по-прежнему горели в моем мозгу. Я чувствовал себя изгнанным из отцовского дома, преданным, обесчещенным. Я слишком хорошо помнил, как быстро падал мой престиж в глазах сослуживцев, помнил их сострадательные взгляды. Смена обстановки была благом, но депрессия сидела в сердце очень глубоко. И, естественно, не стало лучше, когда русские встретили меня «железным занавесом» и «каменными лицами». В общем, ледяное дуновение «холодной войны».