В Петербурге летом жить можно…

«Ну, так я ему свои продам. Жалко, что ли? Вон их кругом, как мусора», – ответил тот и исчез навсегда.

Он немного отступил от толпы. Долго смотрел зачем-то в сиреневое от огней небо, потом тоже поплелся в свою одинокую каморку, завидуя немного мужчине в шапке и его легкому сердцу.

День гроз и зноя

Теперь-то его знает каждая моль в квартире, каждая мышь на базаре улыбается ему, все тараканы в пивном баре – суховатые, засюртученные существа – ведут себя с ним предупредительно и, вместе с тем, по-приятельски. Он стал давно забавой витринных стекол и пристального взгляда милиционеров. Девушки глазами допивают осадок его небывалого прошлого, с ревнивой завистью оглядываясь на мам. Собаки и дети с ним особенно доброжелательны. Как, впрочем, и озабоченные своим недугом ненатурально загорелые мужички. Он привык к своей хромоте и о жене говорит знакомым не иначе как «моя обезьянка». По утрам не может вспомнить, что ему снилось. Впрочем, сны теперь ни к чему, как и новые книги – тайны и чужие истории питательны только перед дальней дорогой.

Она по-прежнему соблазнительна. Может поставить ногу на стул, чтобы поправить следок. Может пропеть задумчиво: «Хочу виишню». Морщинки у ее глаз по-прежнему наполнены смехом, а полноватые ноги также по-девчоночьи быстры и неутомимы. С обязанностями завлаба она управляется также любовно-непринужденно, как когда-то с сыном. Надоедливого секретаря может отослать по ложному адресу, а потом рискованно извиниться: «Ах, простите, совсем старая стала». Ее истинный возраст знает только зеркало. Завела бы собаку, да как найти на нее время?

Но он, несомненно, был, этот день гроз и зноя. И они оба о нем помнят, хотя никогда и не вспоминают.

Назовем их Саша и Андрей.

Саша и Андрей видели, что многие из тех, с кем им приходилось сказать хоть слово, менялись на глазах: как будто людям доставляло удовольствие отвечать на их вопросы, уступать, шутить, советовать, помогать, и каждый с удивлением обнаруживал, что он остроумен, и добр, и деятелен, и каждому хотелось подольше задержаться возле них. Они догадывались, что причиной подобных перемен были они сами, и быстро и беззаботно привыкли к этому, как если бы дети, мечтавшие о всемогуществе, получили его по мановению волшебной палочки.

Веранда, на которой они жили, широкой своей стороной выходила в хозяйские вишни, а боковой – на тихую, заросшую травой улочку. По стеклам ее спускались листья дикого винограда, почти на метр от земли ощипанные козой.

Вставали они поздно, просыпая обычно утренний рынок. Мылись в саду. Саша выливала из умывальника нагретую солнцем воду, и Андрей приносил из колодца свежей. Иногда сразу шли на речку.

Особенно хорошо было купаться после ночного дождя.

Раздевшись, они проходили к реке под кустами ольшаника, и листья морозно оглаживали их спины, роняя на теплую кожу электрические капли. Ступая в витые русла ночных ручьев, они ощущали голыми подошвами корочку песка, проламывая которую пятка погружалась во влажный холод.

Саша первая бросалась в воду. Плавала она прекрасно. Он же входил боязливо, осваивался, потом нырял, яростно боролся с течением, намечая себе цель в виде какого-нибудь поваленного дерева или мыса, потом отдыхал, раскинув руки. Саша махала ему с далекого пригорка, а он вдруг начинал волноваться, осознав пространство реки как разлуку, и Саша, словно почувствовав это, легко сбегала в своем синем купальнике к воде и плыла к нему.

Иногда после завтрака они переправлялись паромом на другой берег и там загорали или просто сидели у парома. А то, исходив пешком всю Тарусу, садились отдыхать в сквере у гостиницы.

Над головой отцветали поржавевшие гроздья мелкой сирени. За Таруской в карьерах ухали взрывы, поднимая в небо черные вороньи тучи.

Им было легко молчать друг с другом. Казалось, что каждый видел и чувствовал то самое и так же, что и как видел и чувствовал другой. И ни для кого из них не казалось это странным, оба думали, что дело вовсе не в их внезапном согласии, а в том, что именно теперь они видят мир таким, каков он есть на самом деле.

Бывало, прямо посреди разговора кто-нибудь из них замолкал, и они смотрели друг на друга, словно птицы, попавшие во встречный поток ветра. «Ну же!» – говорили ему Сашины глаза. «Да?» – переспрашивал он. «Да, да!..» – отчаянно говорила Саша. Как бежали они к своей веранде – резвые, бесстыдные и нетерпеливые.

Солнце копошилось в листьях винограда, безуспешно пытаясь отыскать зрелую ягоду. Хозяйская Светка проверяла, приложив ухо, звонок новенького велосипеда. Стекла веранды напитывались предвечерней лиловостью.

Им обоим казалось, что они совершают сейчас что-то такое же обычное, как весь этот уходящий на убыль день, только самое лучшее. Все вдруг пропадало на мгновение и снова плавно возвращалось, потом опять для самого главного, самого лучшего им нужно было пропасть, чтобы появиться вновь… Распущенные волосы Саши пахли речкой, голова была откинута назад и набок, а глаза спали…

– А из чего огонь? – спрашивала Саша, вызывая его из полудремы.