В первый раз...

Людмила Константиновна сделала паузу, ожидая реакции Ириных родителей, но те молчали как партизаны. Тогда она продолжила:

– Она у вас вообще единоличница. Все в классе чем-то увлекаются, посещают какие-то спортивные секции, многие в музыкальную школу ходят. А Ира? Нет, я знаю, что она у вас талантливо рисует, но талант её пропадает даром. Даже стенгазету от неё не допросишься. Какой тогда прок обществу от ее таланта?

Ира, и правда, с самого детства любила рисовать, и маленькую все её нахваливали. Но художественную школу она бросила, не проучившись и года, потому что там рисовали одни вазы, а ей было скучно рисовать вазы. Ей нравилось писать лица, ну или картины с сюжетом, с людьми, но уж точно не букет осенних листьев в кувшине. Даже на пленэре она акцентировала внимание на людях – рассеянных, влюбленных, озабоченных, куда-то спешащих, а природа и архитектура становились лишь смазанным фоном.

Ну а стенгазеты – это вообще не художество, а ерунда какая-то, считала Ира. Выписывать тушью лозунги и рисовать карикатуры на одноклассников – это… это даже хуже, чем вазы.

Вот Ира и отказывалась. Зато с преогромным удовольствием оформляла стенд у мамы на работе – в детской городской библиотеке. От её Пушкина и Льва Толстого все были в восторге.

Людмила Константиновна ещё долго перечисляла Ирины грехи, припомнив все моменты, где она «отличилась». А мать с отцом всё так же молча слушали с постными лицами, не споря и не соглашаясь, как будто просто стояли и ждали, когда уже классная закончит свою речь и оставит их в покое.

В конце концов, отец пообещал, что проследит, чтобы Ира взялась за ум и вытянула последнюю четверть. Ну а насчёт коллектива…

– Насчёт коллектива… – попытался объяснить отец. – Ира никогда и не была компанейской. И вовсе не плевать ей, просто характер такой. Замкнутый. Ей сложно раскрыться. Но мы работаем над этим.

Ира поморщилась. Как же, работаем. С «рыжей» своей он работает, это да. Лицемер.

И ничего ей не сложно раскрыться. Неохота, вот и всё. Перед кем ей раскрываться? Перед Людмилой Константиновной, что ли? И главное, зачем?

Однако вслух Ира ничего не сказала. Ждала реакции родителей. Неужели будут ругать? Нет, не ругали. Разбрелись молча: мама – на кухню, отец – в ванную добривать недобритое.

4

До конца учебного года отец жил дома.

Жить-то жил, но прежним, родным так и не стал. Чувствовалось, что мыслями, душой он не с ними. И мама больше не хлопотала вокруг него, пытаясь задобрить. Казалось, она каждый день обречённо ждала, когда он решится уйти. Они и не разговаривали почти. Словно не муж и жена, и даже не соседи, а совершенно посторонние люди.

Ира кое-как вытянула на тройки химию и геометрию, расквиталась со всеми долгами и с горем пополам перешла в десятый класс.

Отец по этому поводу расщедрился: где-то умудрился достать ей новые импортные кроссовки и кассетный магнитофон «Соната». Хотя, может, и по другому поводу. Потому что вскоре принял «нелёгкое для себя решение» – его слова. И сразу радость от подарка обернулась горечью. Ведь не подарил, получается, а откупился.

* * *

Вскоре после ухода отца приехала из деревни бабушка. Приехала всего на два дня, чтобы увезти Юрку на лето к себе. Иру тоже звали, но она отказалась наотрез. Это маленькой ей в радость было носиться с деревенскими дотемна, купаться в речке, есть спелую малину прямо с куста. Но сейчас-то она уже почти взрослая.

Пол-июня Ира промаялась в городе – с утра ходила в школу на летнюю практику. Её, как художницу, определили красить в школе батареи. Ну а днём она изнывала с тоски. Иногда ходила к маме на работу, помогала расставлять книги на стеллажах, поливала цветы, рисовала портреты. А потом родители огорошили: они решили развестись. Причем мать настояла.

Вот странно, думала Ира, сначала мама через себя готова была переступить, да что уж – переступала много раз. И вдруг как отрезало. Никаких «может быть», никаких «подумай ещё раз». Раз ушёл, значит, навсегда.

Положа руку на сердце, вот такой, гордой и категоричной, мать нравилась Ире гораздо больше. Потому что сама она уж точно не простила бы предательства. Как бы плохо без отца ни было.

Она и не простила. Наверное, поэтому, встретив его случайно на рынке и опять с этой проклятой рыжей, Ира как взбесилась. Не подошла к нему, не поздоровалась в ответ, когда он нерешительно махнул ей рукой, только сверкнула гневным взором и умчалась прочь.

Ноги сами собой принесли на Аптечную. Не постеснявшись малышни в песочнице и бабулек на приподъездной лавочке, Ира подобрала с земли камень побольше и запустила в ненавистное окно. Стекло разбилось вдребезги, и после секунды внезапной тишины поднялся невообразимый гвалт. Старушки заголосили, дети помладше – заплакали, постарше – возбуждённо загалдели. Тут же к Ире подскочил какой-то толстяк в летних белых брюках и светлой рубашке с короткими рукавами, схватил её за руку и куда-то потянул.

– Ах ты, хулиганка! Сейчас в милиции с тобой разберутся.

– Отпустите! – взвизгнула Ира, пытаясь вывернуться.

Но сознательный гражданин только крепче сжал её руку.