В ожидании весны

На улице Тагуи опять стала мерзнуть, и они пошли быстрее, чтобы она согрелась. Они пришли домой и легли в постель. И долго еще не могли заснуть. Потому что была осень, потому что было слышно, как идет усилившийся дождь. Утром Ваге Саакян встал рано-рано, перед самым рассветом и написал рассказ: бесхитростный и чистый под названием «Крейсер “Аврора”». В свои тридцать лет Ваге Саакян был уже год как членом Союза писателей Армянской ССР, правда, он не знал, захочет ли напечатать его рассказ новый главный редактор журнала «Гарун» Меружан Тер-Гуланян или нет.

…А через две недели дождь превратился в снег, и город стал другим. Люди надели шубы и пальто, и зонтики исчезли. Через два месяца наступил 1988 год, а через три – все изменилось, и все время уже менялось[13]. Старое начинало забываться, и никто не знал, когда снова будет легко и просто, потому что потом случился 1991 год, и наступила тогда Эпоха Страшных Зим.

Տէր, ողորմեա՛…

5

Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.

Наступила Эпоха Страшных Зим, и все жили в эту эпоху и не знали, когда она закончится.

И когда они встречали тот Новый, 1993 год, вообще ничего не знали. Встречали дома у Тиграна и Аэлиты. И это было тогда, когда у них в друзьях еще был Арам Назарян, обворожительно улыбающийся АН-35.

Они сбежали в гараж Тиграна и напились и даже не закусывали, потому что нечем было особо закусывать. Они пили, потом еще пили, но не могли заснуть, как ни старались.

– Так мы умрем, – сказал Тигран Гаспарян.

– Не умрем, – возразил Ваге.

– А что, выпить есть еще? – спросил Тиго.

– Смотри, – ответил Ваге, – осталось-таки.

И потом Тигран сказал, что странно, что ереванцы не кончают собой, потому что такую жизнь невозможно вынести. И тогда Ваге сказал, что самоубийства начнутся весной, с начала марта. Тиго согласился с ним, потому что так было и в прошлом году. И он подумал: так будет и в этом (лучше б он так не думал).

Ваге продолжал:

– Люди будут убивать себя, потому что весна им ничего не даст, кроме беспрерывных дождей. Весной у человека все клапаны открываются, и, чем труднее зима, тем они весной открываются больше, и эти отверстия заливает дождевой водой. Человек кончает собой, чтоб не задохнуться. Клапаны – это очень важно, – докончил Ваге и вытащил пробку из бутылки.

Бутылка сказала:

– Хлоп!

И тогда чах Гарик прошептал:

– Серая, серая жизнь!

Они лежали в машине Тиграна, в гараже и пили. На полках, вдоль стен были бутылки и свечи. Они назло всем выключили свет и зажгли свечи. В новогоднюю ночь правительство подарило Еревану электричество. На два дня: тридцать первого и первого… От свечек по стенам гаража ходили длинные тени.

Гарик снова вздохнул:

– Серая, серая жизнь! – Потом присел, включил магнитофон и снова лег. И они втроем стали слушать Себастьяна Баха. И Гарик заплакал, потому что тоже был очень пьян. И когда он заплакал, Ваге и Тигран приложились к своим бутылкам (в ту ночь они отвергли понятие «рюмка»).

В новогоднюю ночь они пили, пили, потом еще пили и слушали Баха.

Прослушав всю кассету до конца, они прихватили по бутылке и пошли гулять по Еревану. Шел снег. Они пошли к Опере. На площади Оперы было много людей; они танцевали, и в небо то и дело взлетали ракетницы. Под большой елкой кружили дети, и очень громко играла музыка. И вдруг Гарик закричал:

– Скоты! Скоты! Что вы веселитесь? Бараны!!!

Гарика кто-то ударил, и он упал на снег. Затевать драку не имело смысла (они были слишком пьяны), к тому же ударивший тут же исчез, и они не разглядели его. Ваге и Тигран оттащили Гарика в сторону. Он притих и уже больше не кричал. У него из носа текла кровь, и Тигран пожертвовал своим носовым платком.

– Он сбежал? – спросил Гарик.

– Да, – ответили Ваге и Тигран хором.

– Я сильно пострадал?

– Жить будешь, – ответил Ваге, прикладывая к носу Гарика платок.

– Пошли отсюда, – сказал Гарик и с помощью друзей встал на ноги.

Они пошли к Лебединому озеру. Там было не так многолюдно, и они прикончили свои бутылки.

– А не пойти ли нам к нашим девочкам и детишкам? – спросил после этого Гарик.

– Пойдем. Делать-то нечего, – сказал Ваге. – Правда, детей у меня нет. Мы все еще не можем забеременеть.

– А что по этому поводу думает наш Тигранио?

– Я – за, – кивнул Тигран Гаспарян. – Пошли.

И они пошли обратно домой к Тиграну. И Гарик Тиграну на ухо сказал:

– Жизнь – сучка, правда?

– Молчи, Гарик джан. Ради бога, молчи!

– Серая, серая жизнь! – вздохнул тот.

Серая, серая жизнь! Вокруг не было других красок. Была сплошная серость. Потому что был январь. Потому что была зима… Ужасное время года.

Люди ходили злые, не верующие ни в кого и ни во что. А ведь совсем недавно, еще пару лет назад, все верили и надеялись. Учреждения в Ереване стояли, потому что там не топили; стояли заводы, потому что не было электричества. В каждой квартире стояли железные печки. Каждая семья топила чем попало: старой обувью, тряпками, книгами… Лучше всего горела резина, но от нее было много дыма. А те, у кого были дрова, считались богачами. Магазины были пусты, хлеб продавали по талонам (250 граммов на душу).