Эдвард выглядел куда более растерянным, чем Морис, и Морис, изо всех сил стараясь оказать ему всю необходимую помощь, поволок его к бортовому трапу. Но сам он был все же не настолько пьян и понимал, что здорово набрался, а также заметил, что обычно узкая полоска воды между «Морисом» и «Грейс» вдруг странным образом расширилась, став какой-то пугающе огромной. Что-то явно было не так – эта ужасная мысль упорно крутилась в его мозгу, но он никак не мог толком ее ухватить, она все время от него ускользала, хоть он и понимал, что это, безусловно, имеет отношение к необходимости перебраться на «Грейс».
– Мы ведь обычно совсем другим путем друг к другу ходим.
Тем временем Эдвард успел выронить в воду все свои потенциальные подарки, пытаясь преодолеть двадцать железных прутьев бортового трапа.
И когда он был уже в самом низу, судно вдруг резко качнуло, так что фальшборт у него над головой совсем исчез, а вместо него стало видно невероятно близкое небо.
– Осторожней!
Морис и сам чуть не свалился в воду, пытаясь помочь новому приятелю. Он был безнадежно пьян, да к тому же вымотался до потери сил, но в нем тем не менее сохранилось нечто, обещавшее надежду и помощь, – словом, именно то, что, по мнению Эдварда, и подразумевает понятие «дружба».
– Вы непременно должны прийти снова, как только погода немного исправится! – крикнул Морис, низко наклонившись над бортом и подвергая себя вполне реальной опасности. Ему удалось разглядеть на нижней перекладине трапа совершенно белое от ужаса лицо Эдварда, который что-то крикнул в ответ, но ветер сразу унес его слова прочь; впрочем, похоже, он снова пытался объяснить Морису, что в судах совершенно не разбирается.
А «Морис» в последний раз с силой качнулся, словно вздохнул, и его полусгнивший якорь вылетел из прибрежного грунта, а швартовы оказались не в состоянии удержать тяжелое судно на месте, и оно стало отплывать от берега. А потом, влекомое приливной волной, поплыло дальше, унося на себе обоих молодых мужчин, из последних сил цеплявшихся за него во имя спасения собственной жизни.