В открытом море(изд.1956)

Клецко строго взглянул на Чижеева и тут же поправился:

– Только ты, товарищ Чижеев, не думай, что боцман Клецко стыдился своего характера. Характер у него доподлинно боцманский и поправок не требует. Об этом, конечно, не пиши, – сказал он, – я к слову. Давай дальше.

«Первое: считаю своим долгом сообщить командованию, что мною принято решение – представить за геройство и морскую хватку гвардии матросов Восьмеркина, Чижеева и Чупчуренко к правительственной награде. Наградных листков не имею, посему пишу в завещании.

Второе: свои медали за оборону Одессы и Севастополя, большой портрет, где я снят под знаменем, и именные часы завещаю вольнонаемной, штатному шефу поварского искусства Пелагее Артемовне Квачкаревой. Низко кланяюсь ей, с почтением целую ручку и благодарю за приветливое сердце.

Третье, – продолжал диктовать Клецко: – Китель суконный с шевронами, брюки первого срока и хромовые ботинки, в знак вечной дружбы, завещаю начальнику шкиперского склада, инвалиду Отечественной войны мичману Архипу Ковбаса.

Четвертое: весь мой инструмент и предметы, хранившиеся в рундучке, разделить по жребию среди старшин боцманской команды.

Прошу похоронить меня, по законам плаванья, в открытом море. Пометить широту и долготу погружения тела и занести впоследствии в бортовой журнал крейсера.

Все это мною подписано при полном рассудке и в здравом уме, что подтвердят четыре свидетеля: гвардии матросы Семен Чижеев со Степаном Восьмеркиным и партизаны Виктор Михайлович Кичкайло с Николаем Дементьевичем Калужским».

Мичман с трудом зажал карандаш изувеченными, по отдельности перебинтованными пальцами и дрожащей рукой вывел: «Савелий Клецко». Затем велел позвать Восьмеркина и вслух прочесть ему завещание.

Степан при чтении как-то весь обмяк, покраснел и захлюпал носом. Сдерживая подступившие рыдания, он расписался и, резко отвернувшись, хотел уйти, но мичман жестом удержал его.

– Не печальтесь, матросы, на войне о мести думают, а моя песенка спета.

– Клянусь не возвращаться на крейсер, пока пятнадцать фашистов не изведу! – осекшимся голосом поклялся Восьмеркин.

– А я – двадцать, – добавил Чижеев.

– Верю вам, спасибо, дорогие, – растроганно сказал Клецко и зажмурился, потом почти по-детски попросил:

– Хлопцы!.. Море бы мне поглядеть напоследок. Не затруднит вас, а?

– Сам «Дельфина» поведу, – сказал Чижеев.

* * *

Во втором часу ночи из-под сводов пещеры выплыл «Дельфин». За ним вышла шлюпка с носилками, устроенными из одеял, на которых неподвижно лежал Клецко.

Мичмана осторожно подняли на борт и уложили на палубе у ходовой рубки. Рядом с Клецко уселись Катя и Восьмеркин с автоматом. Тут же Чижеев сложил холстину и придавил ее большим камнем, обмотанным тонким пеньковым тросом.

В пещере остались нести вахту и охранять пленного корветтен-капитана Нина и Калужский. Витя был в шлюпке. Ему очень хотелось в поход, и он сказал Тремихачу:

– Шлюпку я привяжу под скалой. Разрешите идти помощником с вами?

– Здесь и так хватает сумасшедших, – строго ответил Виктор Михайлович. – Неси внешнюю вахту. Когда увидишь, что мы возвращаемся, мигни фонариком. Опасность – красным, спокойно – зеленым. Ясно?

– Ясно.

– Можно запускать двигатель, – сообщил Чижеев, становясь к штурвалу. – Пойду на средних.

– Нелепую вещь мы затеяли, – хмуро сказал Тремихач. – Идем на рискованную прогулку. Не лучше ли в бухточке дождаться неизбежного? Мичману ведь все равно, лишь бы море было.

– Нет, мы дали слово сходить с ним в открытое море. Нужно уважить последнюю просьбу.

– Смотрите, пеняйте потом на себя. – И, продолжая еще что-то ворчать, он протискался в машинное отделение. Там вспыхнул голубой свет. Вскоре послышалось жужжание мотора и заработали бортовые двигатели.

Сеня натянул на голову шлем и дал малый ход.