В открытом море

Ворбс, вне правил, толкнул Восьмеркина в грудь и нехотя отошел в свой угол. Его взбеленило ожесточенное сопротивление русского. Обер-лейтенант рассчитывал на легкую победу. Он заранее наметил эффектный план боя: два-три раунда блицигры, в которой будут показаны ловкость профессионального боксера и гестаповское умение подавлять психику противника, затем два-три нокдауна и красивый нокаут, с выносом полумертвого боксера со сцены. И вдруг такая наглость: русский сам стремится кончить бой нокаутом.

«Теперь он, видимо, откажется от идиотской мысли, возьмется за ум. Его левая уже повисла», – соображал Ворбс, раскинув руки на канатах, в то время как секунданты суетливо обмахивали его полотенцами и нашептывали ему свои советы, как лучше всего уложить русского.

Нина, подставив табурет тяжело дышавшему Восьмеркину, приложила холодную ладонь к его сердцу и зашептала на ухо:

– Он нарочно подставляет голову. У тебя бинт слабый… Вывихнешь пальцы…

– Кажется, уже чего-то наделал… – ответил с тоской Восьмеркин.

Перед ним был враждебный зал, от которого нельзя было ждать пощады ни в случае победы, ни в случае поражения. Одна только Нина сочувствовала ему. Но теперь и ее схватят.

– Зачем ты вышла на сцену? Где Сеня?

– Тише, – успокаивала Нина. – За нами следят. Потом узнаешь. Бей по корпусу, – начала снова нашептывать она. – Гестаповец задыхается, – видно, неважное сердце. Приглядывайся лучше. У него бывает открыта левая часть…

Боясь отвлечь мысли Восьмеркина от боя, девушка ничего не говорила ему о том, чего с трепетом и страхом ждала сама. «Если быстро побьет немца, то конвоиры угонят в раздевалку, – рассчитывала Нина. – Раздевалка в противоположном конце. Может, не все здание рухнет. Скорей бы конец! Остается девятнадцать минут».

Во втором раунде несколько успокоившийся Восьмеркин принял решение: «Что будет, то будет… Прикончу его. А если другие кинутся, живьем не дамся».

Он зря не гонялся за гестаповцем, старался придерживаться середины ринга и зорко следил за противником, выжидая момент, когда можно будет подцепить его на удар левой и прикончить крюком справа.

Ворбс эту кажущуюся вялость русского принимал за раскаяние, за желание запоздалой пассивностью загладить свою вину. Он, продолжая безостановочно нападать, вне правил бил по затылку и ниже пояса. Судья не останавливал его.

– Пощады не будет ни здесь, ни в камере! – с присвистом бормотал Ворбс. – Ты на коленях поползешь, ты…

Неожиданно меткий удар в рот заставил его умолкнуть на полуслове. Затем последовал сильный толчок в челюсть. Гестаповец захлебнулся соленой слюной. Сердце обер-лейтенанта заработало с перебоями. Он покачнулся и повис на Восьмеркине, окрасив его грудь кровью. Моряк брезгливо оттолкнул гестаповца от себя и еще раз ударил «дуплетом» в висок и в шею…

Ворбс отлетел к канатам и едва удержался на ногах. Но тут ему на помощь подоспел судья. Он зычно заорал на русского и прервал бой якобы из-за того, что Восьмеркин нанес запрещенный удар по затылку.

Зал на замечание судьи отозвался ропотом, походившим на глухое рычание. Какие-то друзья Ворбса повскакали с мест.

Восьмеркин не разбирал выкриков гитлеровцев, но чутьем понимал, что его запугивают, грозят расправой. Не считая себя виноватым в нарушении спортивных правил, он все же насторожился и готов был встретить любого из этих скотов сокрушающим ударом.

Нина, на всякий случай, нащупала под жакеткой рукоятку пистолета. И в это время девушка увидела, как оправившийся Ворбс, без сигнала, с наклоненной головой ринулся на Восьмеркина…

Нина вскрикнула, предупреждая друга. Степан отпрянул назад. Гитлеровец, слегка лишь зацепив его за плечо, пролетел мимо. А когда он повернулся на сто восемьдесят градусов для повторения маневра, то наткнулся на такой удар, от которого в глазах потемнело…

Прикрывая лицо перчатками, Ворбс отвалился спиной на смыкавшиеся в углу канаты и, обмякнув, сполз на землю…

От нокаута гестаповца выручил гонг, преждевременно известивший о конце раунда. Спасая положение, гитлеровцы без стеснения нарушали правила. И никто из зала не протестовал. Сидящие готовы были кинуться на сцену и растерзать пленника, осмелившегося сбить с ног обер-лейтенанта. Правда, при мысли: «А что, если мне такой матрос в лесу встретится?» – у многих из них по телу пробегали мурашки, но здесь, в толпе, они храбрились.

Ворбса подхватили секунданты и, усадив на место, принялись массировать мышцы, охлаждать мокрыми губками виски, затылок, сердце. А у Восьмеркина даже не было глотка воды, чтобы ополоснуть наполненный вязкой слюной рот.

Нина обмахивала его платком и, чуть не плача от отчаяния, шептала:

– Побьешь, Степа, побьешь его… А потом им не до нас будет. Все хорошо… Только бы успеть!