В омуте любви

— В этом году у нас серебряная свадьба, как раз за два дня до Рождества.

Вся семья соберется. Вот чудесно было бы приобрести фужеры специально в честь такого случая. Я устраиваю большой прием, а высокие бокалы как раз подойдут для коктейлей с шампанским…

— О, чудесно. Лучше и не придумаешь! — пылко согласилась Санди, мысленно уже любуясь изысканными бокалами на роскошном антикварном столе клиентки, представляя, как пламя свечей будет мягко мерцать и отражаться в тонком стекле. А этот нежный молочно-голубой цвет с тончайшими белыми линиями стеклянными нитями, введенными в расплавленную кварцевую массу…

Нет, миссис Макнейл ни за что не купит безобразие, которое я только что распаковала, подумала Санди, с трудом сдерживая слезы.

Однако она не глупая девчонка, а взрослая, самостоятельная женщина. Разве не доказала совсем недавно в Венеции, что может быть решительной, ответственной… и гордой, да-да, гордой. Главное — самой себя уважать, и плевать ей на мнение всех остальных… особенно некоторых, недостойных даже того, чтобы о них вообще думали.

Дерзкие, самовлюбленные, невыносимые мужчины, уверенные, что знают ее лучше, чем она сама. Считающие, что им удастся завладеть и ей самой, и всей ее жизнью. Ложью добиться всего, что хотят, сделав вид, будто любят ее. Как бы не так! Она-то прекрасно понимала, чего именно хотел от нее тот человек.

И недвусмысленно дала понять, что видит его насквозь и все эти хитрости ни к чему не приведут.

— Санди, я понимаю, еще слишком рано говорить такое, но… но я до безумия влюбился в тебя, — сказал он в тот день на площади Сан-Марко.

— Нет! Нет, это невозможно! — отрезала Санди.

— Если это не было любовью, что же тогда любовь? — настойчиво спросил он в другой раз, ласково обводя пальцем губы Санди, припухшие после недавнего порыва страсти.

— Просто вожделение, секс — только и всего! — отважно заявила она тогда и сделала все возможное, чтобы доказать это.

— Не поддавайся на заманчивые обещания уличных торговцев, — постоянно твердил он ей. — Они просто марионетки, с помощью которых организованная преступность обирает доверчивых туристов…

Тогда-то Санди и поняла, чего ему надо было на самом деле. Того же, чего и Крейгу, — ее денег. Только Джанфранко Грассо хотел заполучить еще и ее тело. Крейг хотя бы в сексуальном плане повел себя достойно. И на том спасибо.

— Я не хочу, чтобы мы становились любовниками, пока… до тех пор пока не надену тебе на пальчик кольцо, — нежно прошептал он ей в тот вечер, когда объяснился в любви, той любви, которой, как оказалось позднее, не существовало вовсе.

Смешно вспомнить, как Санди когда-то убивалась из-за его вероломства.

Пожалуй, острое чувство отвращения к себе самой, в которое ее ввергло предательство Крейга, объяснялось скорее пережитым по его милости унижением, чем разбитым сердцем.

Теперь, если она и вспоминала неудавшуюся помолвку, — что, надо признать, случалось все реже и реже, — то лишь с каким-то отстраненным недоумением: и что же она в нем находила? Отправляясь в Венецию, Санди твердо решила доказать себе: она вовсе не легковерная чувствительная дурочка, какой выставил ее Крейг, она никогда, ни за что больше не поверит ни одному мужчине, если тот вздумает клясться ей в любви.

Вернулась же она из поездки, донельзя гордясь собой, новой, хладнокровной, здравомыслящей Александрой Маккеллерс. Если мужчинам угодно лгать ей и предавать ее — на здоровье, она выучилась играть по их правилам, платить им той же монетой. Наконец-то стала взрослой женщиной — взрослой во всех отношениях. И поняла: можно не верить мужчинам, но при этом находить в них сексуальную привлекательность.

Зачем лишать себя удовольствия? Давно канули в прошлое времена, когда женщине приходилось подавлять чувственную сторону своей природы. Времена, когда женщина, прежде чем отдаться мужчине, должна была непременно уговорить себя, что любит его и что — самое главное — он тоже любит и уважает ее.

До сих пор я жила в допотопные времена, говорила себе Санди, руководствовалась давным-давно устаревшими правилами и еще более старомодными моральными принципами. Старомодными и идеалистическими. Что ж, с этим покончено. Наконец-то она проложила себе дорогу в настоящий мир, мир грубой действительности. Стала полноправным членом современного общества. А если мужчинам, точнее, одному конкретному представителю этого племени не по вкусу ее слова или поступки — значит, ничья, один — один. Право наслаждаться сексом ради секса прекратило быть чисто мужской привилегией. И коли Джанфранко Грассо это не нравится — ему же хуже.

Ну неужели он и вправду думал, что она клюнет на столь явную ложь?

Поверит, будто он действительно полюбил ее с первого взгляда?