В океане

Невозможно было оторвать глаз от величественных картин заполярной природы, от этих сопок — свидетелей легендарных подвигов советских моряков. И снова захотелось Фролову повидаться с Агеевым — старым фронтовым другом.

Фролов увидел мичмана значительно позже, когда, приняв вахту у Жукова, набросив на шею тонкий ремешок бинокля, стал тщательно просматривать море. Уже остался сзади, растворялся в тумане берег Скандинавии — длинная и плоская полоса, слившаяся с океанской водой. Уже прозвучала в громкоговорителе речь начальника экспедиции. Всегда спокойный гулкий голос Сливина дрогнул волнением, когда он благодарил военных и гражданских моряков за отличную работу.

— А теперь, — услышал Фролов в громкоговорителе благожелательный голос Андросова, — наш корабельный поэт лейтенант Игнатьев прочтет стихи, посвященные всем морякам экспедиции.

И над палубами «Прончищева», дока, «Пингвина» зазвучал юношеский голос лейтенанта:

Родина!

Над ней и воздух чище

И слабей удары непогоды,

Вместе с доком входит наш «Прончищев»

В Баренцево море, в наши воды.

Нас вели фарватерные тропы В океанские чужие дали. У старинных пристаней Европы Мы на берег сходни подавали.

Где б ни загоралась на причале Звездных бескозырок позолота, — Враг ярился, и друзья встречали Моряков прославленного флота.

Хмурились готические башни,

Будто удивлялись

Русской силе.

Мы в угрюмый день позавчерашний

Солнечное завтра приносили.

Небо цвета голубиных перьев Мирно голубело перед нами, Механизмы тщательно проверив, Мы следили зорко за волнами.

И всплыла бесшумно с нами рядом Мина, затаенная в глубинах, Разразилось грохотом и градом Небо цвета перьев голубиных.

Клочья штормовой свирепой пены Океанская вздымала лапа. Рифами грозились Лофотены, Плыл в тумане черный рог Нордкапа.

Но в победах трудных — наша слава! Знает вахту зоркую несущий: Где бы наш могучий флот ни плавал, Это часть родной советской суши!

Курнаков остановился на крыле мостика. Только недавно сдал вахту Чижову, хотел прилечь в каюте, но стоял неподвижно, выслушав сперва речь капитана первого ранга, потом выступление Игнатьева.

Начальник штаба чувствовал себя виноватым перед младшим штурманом. Растроганный стихами, сильнее ощутил эту вину.

Прекрасно работал лейтенант весь поход, не допустил ни одного просчета в обсервации и счислении! Видно, всей душой живет в штурманском деле. И тогда, перед маяком Скумкам, сдал вахту в полном порядке, как уточнили потом, не ошибся ни на кабельтов, ни на минуту… В конце концов, при этих условиях, почему бы ему и не писать стихи!

Голос в громкоговорителе умолк. Немного спустя лейтенант взбежал на мостик — счастливый, раскрасневшийся. Увидев Курнакова, перестал улыбаться, невольно провел рукой по лбу — заправлены ли волосы под фуражку.

Вы вот что, лейтенант, — обычным своим немного чопорным тоном сказал Курнаков. — Как-нибудь в свободное время продиктуйте мне эти стихи. Сохраню их на память о переходе.

Товарищ капитан второго ранга! — глаза Игнатьева засияли. — Да я сам вам перепишу, пожалуйста! — Он подошел ближе, не мог сдержать новой счастливой улыбки. — А я ждал — вы меня за них бранить начнете.

Нет, почему же, поскольку это не идет в ущерб штурманскому делу. Кстати сказать, отлично вы проявили себя в походе как штурман.

Он оборвал сам себя, кажется, слишком увлекся похвалами.

Правда, должен отметить в ваших стихах фактическую неточность. Никакой мины на фарватере мы не встречали.

Этот поэтический образ, я думаю, можно простить лейтенанту, — сказал подошедший Людов. — Насколько я понял, под миной он подразумевал происки наших классовых врагов… С моей точки зрения, интересен в художественном отношении и образ мирного неба цвета голубиных перьев, таящего в себе угрозу предотвращаемой нами войны.

«Где бы наш могучий флот ни плавал, это часть родной советской суши», — процитировал Курнаков. —

Хорошо, лейтенант! — И снова оборвал сам себя, укоризненно взглянул на Игнатьева. — Только поймите, эти ваши вихры, они всю картину портят!

— Не знаю, как с точки зрения широких масс штурманов, — улыбнулся Людов, — но, по мнению современных поэтов, длинные волосы совсем не обязательны для писания хороших стихов. Лучший, талантливейший поэт нашей эпохи Маяковский любил ходить с коротко остриженными волосами.

— Что же, товарищи, — слегка упавшим голосом сказал Игнатьев, — пожалуй, придется мне зайти к парикмахеру в базе.

Сергей Никитич Агеев встретился с Таней вскоре после беседы в каюте Андросова. Окликнув Таню на верхней палубе, отдал ей горсточку скомканных обрывков. Она всмотрелась в них, ее милые губы задрожали, и влажно блеснули глаза. Сильно перегнувшись через поручни, она бросила обрывки за борт.

— Спасибо, Сергей Никитич!

Она взглянула с нежной благодарностью, хотела еще что-то сказать, но промолчала.

«Ну, говори же, чудак! — подумал тогда Агеев. — Возьми в руки эти пальцы, скажи все, что ты думаешь о ней, о том, что она самая красивая, самая лучшая девушка в мире».

Начистоту скажите, Татьяна Петровна, — выговорил он вслух. — Не обижаетесь на меня? Что я тогда вроде вас заподозрил?