В океане

Наступил вечер, и широкобортный «Топаз» возвращался на внешний рейд по пепельно-серой воде морского канала. Серебристые нефтяные цистерны, доки с военными и торговыми кораблями, сидящими в них, как куры на яйцах, норвежские, шведские, английские, американские транспорты, советский теплоход «Фельдмаршал Кутузов» — медленно уплывали назад на фоне бесконечных каменных пристаней…

Еще издали при выходе из порта вновь увидели советские моряки высокий, прямой обелиск и на его вершине бронзовую женщину, в тщетном ожидании протянувшую руки в сторону моря. Прекрасная скульптура даровитого Ивара Ионсона — памятник шведским матросам, погибшим в первую мировую войну,

— Да, немало морячков, о возвращении которых так трогательно молится бронзовая шведка, погибли во время войн, добывая прибыли хозяевам гетеборгских фирм, — сказал, любуясь памятником, Андросов.

«Топаз» вышел на рейд, подходил к доку. Шторм утих давно, еле заметно зыбилась морская вода.

Дощатые, слегка накрененные сходни соединяли док с бортом «Прончищева».

Агеев сидел на деревянных брусьях киль-блока, покуривал, держа в жестких губах рубчатый мундштук своей многоцветной трубки. Вокруг отдыхали матросы. Щербаков мечтательно смотрел вдаль, туда, где за горизонтом, за просторами моря и суши лежала родная земля.

— Я, товарищ мичман, как подойдет время в бессрочный, на Алтай думаю податься, на новые урожаи.

— Что ж, на флоте заживаться не хотите? Не понравилось? — добродушно усмехнулся Агеев.

— Я свое отслужу честно, — улыбался в ответ Щербаков. — А только знаете, какие у нас в колхозе хлеба! Опыт передавать нужно другим колхозам. Вот мы и поедем…

— С девушкой своей, видно, договорился об этом?

Щербаков застенчиво молчал.

— А я обратно на Урал, на мой металлургический, — откликнулся рядом сидящий.

— А мне и ехать никуда не надо! — подхватил никогда не унывающий Мосин. Он поиграл мускулами, провел рукой по стриженой, обильно смазанной йодом у темени голове. Он получил здоровую ссадину, барахтаясь в тащившей его за борт волне, но это не лишило его пристрастия к шуткам.

— Вернемся в нашу базу, послужу сколько положено, а потом на автобус — и через час прибыл в Электрогорск!

— Огромный, говорят, город? — взглянул на него Щербаков.

— Спрашиваешь! Не меньше этого самого Гетеборга будет… Со временем, правда, когда кончим строить его… Там одна гидростанция мощностью чуть послабее Днепрогэса.

— Это которая на днях в строй войдет?

— Пока только первую очередь вводим. Снимки в газете небось видел? У меня там невеста.

— Служит?

Мосин покосился на Щербакова озорным взглядом.

— Работает. Директором комбината.

— Травишь! — сказал пораженный Щербаков.

— Зачем травить… Она пока, конечно, только монтажница, главный корпус помогала достраивать. Сейчас вот учиться в техникум поступила. Когда мне срок демобилизоваться выйдет — ее уже директором назначат.

— Шутишь все…

— А что мне — плакать? Моряк всегда веселый.

Он сидел с баяном на коленях, растянул баян, раздался пронзительный звук.

— Эх, жалко, не умею на гармони… Сыграть бы что-нибудь наше, матросское, чтобы на берегу подпевали…

Жуков стоял в стороне, смотрел неподвижно в пространство. К нему подошел спрыгнувший с палубы «Топаза». Фролов.

— А ты что же, не просил увольнения в город? Стоит там побродить.

— Нет, не просил… — Жуков явно не желал поддерживать разговор.

— Да брось ты думать о ней после такого дела! — Фролов во что бы то ни стало хотел развлечь загрустившего друга. — Я вот лучше тебе расскажу, как нас в Гетеборге встречали. Городок, нужно сказать, ничего, чистенький, весь каналами прорезан. И народ к нам относится хорошо.

Дима Фролов говорил подчеркнуто бодро — у него болело сердце при виде исхудавшего за последние дни, потемневшего лица друга.

— Гуляли, знаешь, мы со штурманом нашим, который сочиняет стихи. Подходит какой-то пожилой человек, из интеллигентных. Приподнял шляпу, пожал по очереди всем нам руки, что-то говорит по-английски. Штурман нам перевел: «Спасибо героическим русским, уничтожившим дьявола Гитлера!»

— А с нами другое было, — вступил в разговор Ромашкин. — Подошли к нам на бульваре четыре шведа. По-русски говорят. Мы, объясняют, из армии спасения, во всех странах мира бываем, все языки знаем. Сигаретами стали угощать.

— А что это за «армия спасения» такая, товарищ старшина? — спросил Щербаков.

— Армия спасения? — боцман Ромашкин значительно потер нос. — Это, как бы тебе сказать, ну попы, служители культа. На площадях молитвы поют, на скрипках играют.

— Вроде наших цыган? — с сомнением протянул Щербаков.

— Говорю, попы, а не цыгане. Ромашкин медленно затянулся.