В океане

Пройдя мимо старинного памятника морякам — героям Гангута (фашисты, заняв базу, вывезли за город, пытались уничтожить массивный гранитный обелиск, а он вот восстановлен на прежнем месте, темнеет шлифованными гранями в освещенном сквере!), Жуков свернул в еще более узкий лабиринт переулков.

Он оглянулся, замедлив шаг.

Мичман немного отстал, задержался на выходе из сквера, среди темного кустарника, обнесенного низкой чугунной оградой.

В сквере шуршал опавшими листьями ветер.

Висячий фонарь на площадке у обелиска скупо освещал листву деревьев, гладкие ступени постамента, решетчатые, выгнутые спинки скамеек на бульваре. Кто-то встал с дальней скамейки. Среди черных стволов двигался, удаляясь, неясный силуэт женщины.

«Не Клава ли?» — подумал Жуков.

Мичман напряженно всматривался в силуэт.

— Татьяна Петровна? — услышал Жуков его удивленный, нерешительный оклик.

Силуэт растаял в темноте, исчез за дальними стволами деревьев.

— Товарищ мичман, вы что? — подошел к Агееву Жуков.

— Нет, это я так… обознался… Голос Агеева опять звучал твердо.

— Ну что же вы, товарищ старший матрос! Идите, указывайте путь.

Жуков зашагал в переулок. Агеев шел рядом.

Они вошли в сводчатые ворота одного из домов. Повеяло сырой прохладой.

В глубине прохода тускло светилось задернутое плотной занавеской окно. Рядом виднелась приоткрытая дверь. У двери прохаживался милиционер.

— Вот так мы и нашли ее приоткрытой, когда с комендантским патрулем сюда прибежали, — обернувшись к мичману, сказал возбужденно Жуков.

Под взглядом милиционера Агеев достал из кармана удостоверение. Коротко объяснил причину прихода. Мельком взглянул на Жукова, на его стиснувшие увольнительную пальцы.

Да ведь рассказывал ты, что заперта была дверь?

Была запертой, а как вернулся я с патрулем — смотрим, она уже открыта.

Милиционер пропустил их внутрь.

У стола сидел офицер в белом кителе, свет от лампы блестел на поношенных майорских погонах. Из-под круглых очков глядели внимательные впалые глаза.

Товарищ… майор! — По давней фронтовой привычке Агеев чуть было не назвал капитаном прославленного командира североморских следопытов.

Здравствуйте, мичман, давно не видались, — сказал Людов, вставая. Он протянул худые, узловатые пальцы, и Агеев радостно сжал их своей сильной рукой.

А я думал, демобилизовались вы, товарищ майор! — улыбался Агеев. — Философией, думал я, вы занялись, как грозились…

— М-да, философия… — Людов поправил очки. — Нет, не демобилизовался, Сергей Никитич… Так же, как и вы…

Фронтовые друзья жали друг другу руки. Оба — всегда сдержанные, владеющие собой — вложили в это пожатие огромное чувство…

— Чем обязан удовольствию видеть вас здесь, Сергей Никитич? — помолчав, спросил Людов. Еще по фронтовым дням помнил Агеев, что бывший командир североморских разведчиков никогда, ни по какому поводу не выказывает явного удивления.

Жуков остановился у двери. Так сердечно встретивший мичмана майор не взглянул, казалось, в его сторону ни разу, но Леонид ощущал, что прикрытые толстыми стеклами глаза словно пронизали его насквозь.

Кроме майора в комнате был еще совсем юный, подтянутый, что-то делающий у стола лейтенант.

Никаких признаков, что Клава возвратилась домой. Неужели не появлялась с тех самых пор? Или, может быть, ее уже допросили? А не случилось ли чего плохого и с ней? Страстно хотелось получить ответ на эти вопросы, но сначала нужно покончить с другим…

Вот он — этот злополучный нож… блестит на столе, куда положил его начавший вести следствие милицейский.

И эта страшная неподвижность застывшего возле стола, прикрытого покрывалом тела.

И этот душный воздух комнаты, в которой, еще совсем недавно, бывало, чувствовал себя так хорошо…

— Прибыл по приказу начальника экспедиции, товарищ майор, — докладывал неторопливо Агеев. — Может быть, помогу разъяснить что-нибудь… Поскольку в дело военнослужащий нашей части замешан.

Жуков невольно сделал шаг вперед.

Он вот, старший матрос Жуков. Есть у него сообщение…

Товарищ Жуков, хотите чем-нибудь помочь следствию? — спросил Людов.

Теперь ясно было видно сквозь круглые, выпуклые стекла, что у майора строгие, но совсем как будто не злые глаза.

— Так точно… — Жуков торопился высказать все, сбросить с души невыносимую тяжесть. — Хочу дополнить, что писал в протоколе.

— Василий Прокофьич, протокол! — сказал майор. Савельев протянул ему заполненный лист. Людов смотрел с подбадривающим выражением.

Жуков глубоко перевел дух, словно бросился в ледяную воду.

Нож этот… Я его сегодня здесь в комнате оставил… Он мой.

Да? Это ваш нож? — негромко переспросил майор. Жуков кивнул, ждал, опустив голову. Лейтенант порывисто придвинул к себе чистый лист протокола.

Почему раньше не сказали об этом? Как ваш нож сюда попал? — прозвучал голос лейтенанта.

Забыл его, как поссорились мы… На столе открытым оставил… Когда уходил, нож в сердцах и забыл…

Жуков поднял голову. Лейтенант глядел в упор острыми, немигающими глазами.

— С кем поссорились? — спросил лейтенант. — Ну с Клавой… с Шубиной, конечно.

На какой почве произошла у вас ссора? Вы ей ножом угрожали?