В одно дыхание

А. На инженерскую пенсию, мм? Уда-ачник… А фамилия Забродин говорит тебе что-нибудь? Из аппарата референтов Ведерникова?

Б. Слышал, похоже…

А. Прошу (протягивает паспорт).

Б. (озадачен). Не понимаю…

А. Я сменил фамилию перед войной. Взял фамилию жены. По некоторым обстоятельствам.

Б. (еще не осознал). Ты-ы?!

А. К вашим услугам. Ведерников два года как помер. Ушел и я. У новой метлы свой аппарат.

Б. Ты — Забродин?

А. Осознал, похоже. Далее. Улавливаешь, нет? Ведерников тебя не слишком жаловал, а?

Б. Сволочь был первостатейная.

А. (укоризненно). К чему категоричность. Деловые отношения!.. У такого человека всегда аппарат — своего рода фильтр-обогатитель между ним и сферой его деятельности. А в аппарате тоже люди. Большинства пружин, ты, естественно, не знал. А я — не главный был винтик, но — в центральном механизме. Вникаешь? Когда в сорок восьмом году ты не получил комбинат, а прислали Гринько — это были просто три строки в докладной записке Ведерникову. Как и кем составляются записки — ты общее представление имеешь. А Гринько был, в общем, здорово нужен на Свердловск! Но — ма-аленький доворотик в начальной стадии движения. Ты ведь прицеливался тогда на комбинат — а он был фактически у тебя в кармане уже.

Б. (ошарашенно и недоверчиво). Ты… ерунду ты городишь!..

А. Хорошенькая ерунда! Гринько принял комбинат, ты стал замом, и после первого же квартала он свалил на тебя все шишки — он-то новый, а ты сидел уже два с половиной года. И тебя удвинули в Кемерово — где ты абсолютно правильно сориентировался, перешел в КТБ и занялся наукой.

Б. (говорить ему, в общем, нечего). Та-ак…

А. (в тон ему). Та-ак… И написал кандидатскую по расчетам нагрузки кабелей, и ВАК промариновал ее два с половиной года, та-ак?

Б. Ну…

А. Тпру!.. И за это время Плотников защитил в Москве свою диссертацию: фактически твой метод с расширенным применением. И его заявка была признана оригинальной, и ты остался даже без приоритета, а тема эта стала Плотниковской, и он сделался на ней член-корром! Как тормозится диссертация в ВАКе, тебе, надеюсь, не нужно долго объяснять. Что Плотников работает на Ведерникова, ты тоже, если и не знал, то мог догадываться. А кто приложил руку, чтобы ты не проскользнул? Пра-авильно…

Б. Слушай… Погоди… Слушай!.. (машет рукой протестующе, как бы пытаясь задержать).

А. (с лицемерной печалью). Мне очень жаль, что ты не помнишь то двенадцатое января на Демушкина. (Стукает ладонью по столу, начальственно и уверенно.) Ты защитился, и как раз пошло расширение. И твое КТБ логично должно бы было отпочковаться и расшириться в институт. А вместо этого был создан однопрофильный институт в Омске! Ай-яй-яй какая досада, а? И сел на него Головин! И сейчас Головин — в министерстве! Ведерников? А что ему: «Доложить!» Естественно — доложил. Оч-чень, кстати, он мою память ценил. И благодаря моей памяти Каплин не взял тебя в Челябинск. А Плотников за это время стал доктором и получил Государственную! Так?

Б. Ну… (совершенно смят, растерян и потерян).

А. Щербину помнишь?

Б. Зав по кадрам?

А. Именно. Двоюродная сестра моей жены была его женой. Понял?

Б. Вот ка-ак…

А. И ты опять крутнулся, и перебрался в Красноярск, и скромно сел на отдел — отдел! Отдаю тебе должное — перспективный отдел, точно рассчитал. И защитил докторскую ты только в шестидесятом году — а был тебе уже пятьдесят один, и перспективным ты быть потихоньку переставал. И ВАК продержал твою докторскую еще четыре года, и когда ты в шестьдесят втором получил институт — это был потолок. Потолок!

Б. (с выпущенным воздухом). Во-он оно что…

А. В шестьдесят восьмом тебе представился последний шанс, помнишь? Симпозиум в Риме через доклад в Москве, опять же через Ведерникова; определение основного направления дальнейших работ. И ты не по ехал. Поехал Синицын. И кончилось тем, что Синицын тебя съел. Вот и вся твоя карьера.

Б. (тупо). Я всегда чувствовал… Я всегда предполагал… Чья-то рука…

А. Верно чувствовал. Продолжаю. Раздел мелочей быта. Только, прошу, без эксцессов. Ну — когда ты еще такое узнаешь, а? Гамбургский счет. Мне, видишь ли, немного обидно, что ты совсем забыл тот вечер двенадцатого января. Да. Мне всегда нравилось на тебя смотреть: такой красивый, уверенный, такой любимый женщинами. Рога очень тебе идут. Вообще когда жена на двенадцать лет моложе — это чревато, ты не находишь?

Б. (тихо, наливаясь). Сотру, мразь!..