В ногах правды нет

Джеффри Хичкок В ногах правды нет

Перси вскапывал грядку, на которой раньше росла клубника. Вдруг он замер, опершись на лопату, – у него родилась тема для нового стихотворения. "Слава, что Грецию возвеличила, Риму дорогу открыла, – так клубника славу свою передаст низким клубням картошки… " Он собрался было развить эту идею, но заметил свою жену, которая тоже пришла в сад, а потом увидел кое-что еще.

– Иди-ка сюда, – сказал он, – я только что обнаружил, что если встать вот здесь, то Тоху-стрит видно всю целиком.

– И правда.

– Там на этой улице, домов пятьдесят, а ведь я никогошеньки оттуда не знаю. Это ужасно. Но Паули ничего ужасного в этом не видела; она считала, что это совершенно нормально. Они даже со своими соседями на Тиойе стрит были едва знакомы – так откуда же им знать тех, кто живет на Тоху-стрит – пусть они и ходят по этой улице чуть ли не каждый день.

– Неужели ты не понимаешь, – упорствовал Перси, – что если нам неинтересны собственные соседи – о чем они думают, чем живут, – как можно надеяться на то, что разные народы поймут друг друга? Что они будут жить в мире и согласии?

– Устроил бы ты перекур, милый, – сказала Паули. Перси вздохнул и пошел вслед за ней к дому. По пути у него возникли новые строчки и, войдя в гостиную, он тут же схватил карандаш и бумагу, чтобы записать их.

Кто живет в доме один?
Может быть, мистер Дункан или Динн?
А в доме напротив, с цифрой два у дверей
Индус? Мусульманин? Христианин? Иудей?
В доме большом под номером три
Места хватило б для целой семьи.
А живет там, наверно, лишь вдовица Мак-Ги,
Она мне предложит на чашку чая зайти.
Кто знает? Чья это забота?
Кто там живет в доме номер три.
Кто живет в доме восьмом?
Старик мистер Фромм?
Он так одинок, он стоит, опершись на калитку,
И время тихо ползет мимо него, как улитка?
А вот мисс Саттон,
Живущая в доме девятом,
Пеленки развешивает сушить
И тихо вздыхает, и в тоске угасает?
Кто знает?
Всегда ль миссис Хадсон,
Из дома пятнадцать,
Подтянута и опрятна
И чудо как аккуратна?
Тогда как миссис Бернулли
Из дома тридцать – кокетка? (Вот так мы вас обманули)
Веселятся ль В доме двадцать?
А в сорок втором
Не едят ничего, кроме макарон?
Кто знает? Чья это забота?
Посмеет ли кто в этом мире
Постучаться в дом двадцать четыре?
Мне ли не знать,
Какие опасности может скрывать
Эта жуткая дверь дома двадцать четыре?…

Вошла Паули с чайным подносом в руках.

– Послушай, какие стихи я написал, – сказал Перси и стал читать вслух, пока она разливала чай. – Ну как?

Паули была недовольна.

– Почему у тебя всегда так много рифм?

– Так получается – если я в хорошем настроении.

– У тебя, стало быть, всегда хорошее настроение.

– Выходит, что так, – а разве это плохо?

– Нет, наверно, но в «Слушателе» тебя никогда не напечатают.

– Кто знает? Чья это забота? Кто «Слушателю» доверит стихи, которые вышли не так уж плохи? Вкусные ты лепешки испекла. – Так он перешел к делам земным, а его мысли между тем текли своим ходом. Он снова включил свою автоматическую защитную систему. У Паули был тот недостаток, что она беспрестанно тараторила и если Перси до сих пор не сошел с ума и не стал неврастеником, то только потому, что не вслушивался в ее слова, а полностью отдавался собственным мыслям. Это и был его «автоматический механизм», который позволял ему ронять время от времени – примерно каждые 30 секунд – «Да, дорогая» или «Нет, дорогая», или «Подумать только». Паули продолжала болтать без умолку, а Перси раздумывал над проблемой зловещего обитателя дома номер двадцать четыре. Быть может, там живет русский шпион, посылающий стихи из «Слушателя» в Москву, потому что был уверен, что эта абракадабра-шифровки.

– Знаешь, дочь кузена миссис Джоунз, – та, что вышла замуж за коммивояжера, – родила на прошлой неделе близнецов. У нее сейчас четыре девочки. Еще чаю?

– Да, дорогая. – Или, может быть, это торговец белой костью, который замышляет похищение четырех дочерей миссис Джоунз, чтобы продать их потом в веселый дом в Буэнос-Айресе.