В неосвещенной школе

— Милости просим. Только не рано ли вы приехали? Дети еще гусей пасут.

В селах нашего края говорят на смешанном русско-украинском языке, он же говорил по-русски относительно чисто.

— Занятия в школах должны начинаться в установленный срок, — возразил я.

Попечитель удивленно взглянул на меня:

— А кто же будет гусей пасти, коз? Покуда с хозяйством не управимся, с календаря хоть и не срывай листки.

Он сходил в дом за ключами, и мы отправились осматривать школу. Кухня, маленькая комната для учителя и большой класс — вот вся школа. А в ней парты, доска, стол и табурет — все некрашеное.

— Вот вам совет, — сказал попечитель, — езжайте домой, а дней через десять мы пришлем за вами подводу. К тому времени и кровать в комнате поставим.

Подошло еще несколько человек, и все подтвердили, что, покуда гуси пасутся, хозяева не пошлют детей в школу.

Мне ничего не оставалось, как вернуться в город.

Дома сидеть было скучно, а ходить по улицам опасно: наткнешься где-нибудь на инспектора — доказывай ему, что, пока гуси пасутся, о занятиях в школе не может быть и речи. Но выйти нужно было обязательно, чтобы поставить Ильку в известность, в какую деревню я послан учительствовать.

Однажды, сидя у окна, я увидел, что мимо прошел Миша Проценко. Он учился в одном со мной классе, участвовал в любительских спектаклях и нередко заходил ко мне загримированный то дьячком, то лихим казаком, то китайцем. Я выскочил на улицу и окликнул его:

— Миша, голубчик, загримируй меня!

— Кем тебя загримировать? — нисколько не удивился он такой просьбе.

— Кем хочешь, лишь бы меня никто не узнал.

— Пожалуйста, ничего не стоит.

К вечеру я уже был ярким блондином с пышными усами и бородкой клинышком. Я так осмелел, что отправился на многолюдную Петропавловскую улицу, где в вечерние часы обычно прохаживался, заложив руки за спину, сам инспектор. И повстречал его, как только сделал несколько шагов среди нарядной публики. Но он едва скользнул по мне взглядом. И вообще никто не обращал на меня внимания, даже знакомые. Лишь двое подвыпивших шалопаев в студенческих тужурках загородили дорогу и принялись разглядывать меня, как какой-то музейный экспонат. Один сказал:

— Как ты думаешь, что это за гибрид? Другой с видом знатока ответил:

— Это помесь lacerta и arvicola terrestris.[1] Довольно редкостный экземпляр.

Следующие два дня я потратил на то, что прохаживался около металлургического завода в надежде увидеть Ильку. «Должен же он появиться наконец, коль работает на заводе», — рассуждал я. Завод поглощал и выбрасывал сотни рабочих, а Ильки все не было. Показался он только на третий день. В синей блузе, с увязанным в красный платочек завтраком в руке — ни дать ни взять настоящий рабочий, — он шел прямо на меня. По всем правилам конспирации я сделал вид, будто всматриваюсь куда-то в даль, то ли в кувыркавшихся в небе голубей, то ли в бумажного с трещоткой змея, а сам настороженно ждал, когда Илька поравняется со мной, чтоб подмигнуть ему и шепнуть два слова. Но ни подмигнуть, ни шепнуть я не успел. Поравнявшись, Илька сказал: «Ну и дурак!»— и прошел дальше тем же ровным шагом к заводской проходной.

Некоторое время я стоял с раскрытым ртом. Потом меня охватила досада: там — «гибрид», здесь — «дурак». Что же это в самом деле! Я забрался в чей-то палисадник, стащил с головы парик, сорвал усы с бородой и зашагал домой.

Ночью, когда я, растревоженный, ворочался в постели, в окно осторожно постучали. «Илька!» — с радостью и смущением догадался я и, в чем был, выскочил на улицу. Так и есть: в темноте, под акацией, еще не обронившей листвы, стоял мой приятель.

— Пойди оденься, конспиратор, — буркнул он. «Конечно, сейчас он устроит мне баню. Но за что, за что?» — думал я, наскоро одеваясь.

Мы зашли в наш двор и уселись в сарайчике на пиленых дровах.

— У тебя как, варит котелок? — начал Илька. — Натянул парик, приклеил бороду — и ну вышагивать у самой проходной. И хоть бы ночью, а то днем, когда последнему дураку видно, что борода фальшивая. Я еще не успел дойти до завода, как меня наши предупредили: держи курс на зюйд-вест — около завода бродит переодетый шпик. Два дня я от «шпика» прятался, а на третий, когда издали увидел, что за скелет прицепил себе бороду, сразу догадался: да это ж мой дорогой Мимоходенко желает встретиться со мной и выказывает чудеса конспирации. Эх, ты!

Илька презрительно сплюнул. Я виновато молчал.

— Ну ладно, — примирительно сказал он, — говори, зачем я тебе понадобился. Тут я обрел наконец голос:

— Как — зачем? Ведь ты же сам говорил, что я пригожусь вам в деревне. Вот я и решил разыскать тебя и сказать, в какую именно деревню меня назначили. Я хотел сделать как лучше, а ты ругаешься.

— А в какую ж тебя назначили?

— В Новосергеевку, десять верст от города.

— Гм… Десять верст… С одной стороны, будто дело подходящее, а с другой… Гм… Ты там уже был?

— Был.

— Ну и как?

— Что — как?

— Ну какой там народ, много ли бедняков, есть ли батраки, в какую сторону смотрят, о чем толкуют?

— Да я там и часа не пробыл. Откуда мне все это знать?