В нашем квадрате тайфун

С берега наш теплоход показался мне до ужаса маленьким. С судами всегда так — они просто жалкие скорлупки, когда смотришь на них издалека. Не верилось— неужели такая посудина сможет вместить три сотни пассажиров да еще пересечь с ними два океана.

Нет, оказывается, четыре тысячи восемьсот тонн водоизмещения— это не так уж мало. Путь из каюты в ресторан извилист, длинен, сразу не запомнишь. Сперва на два этажа вверх, где музыкальный салон, потом по коридору к корме и, не доходя бара, вниз.

Всюду ковры, блеск свежей полировки. Теплоход совсем еще юноша — он построен в позапрошлом году, — но уже не новичок в океане. Недавно ходил в Антарктику, что молчаливо подтверждают чучела пингвинов, выставленные под стеклом у входа в салон. Пингвины холеные, важные, как швейцары дорогого отеля, и смотрят на нас свысока.

Я еще не сказал о каюте. Обстановка проста: четыре койки, расположенные в два яруса, шкаф, столик с вентилятором. Оконце — простите, иллюминатор — над самой водой, так что при малейшем волнении его придется закрывать. Игорь Петрович крайне недоволен этим. Окончательно его выводят из себя две таблички, прибитые над койками. Одна любезно сообщает, что наша спасательная шлюпка № 3 находится у правого борта. На другой показано, как надевать пробковый нагрудник.

— Кораблекрушение в наше время! — ворчит Игорь Петрович. — Черт знает что!

Подошли еще два сокаютника, оба молодые. Вид у них такой, как будто они уговорились ничему не удивляться. Юрист Саша и преподаватель английского языка Миша. С явной неохотой признаются, что едут за границу впервые.

Мы все потрошим чемоданы, вешаем карту Азии, выкладываем книги, тетради — каюта становится своей. Между тем голос в репродукторе приказывает команде занять места по швартовому расписанию.

Стало быть, мы сейчас отплывем. Как не выйти на палубу, не проститься с родной землей!

На причале ветер раскачивает фонари. Там, ежась от холода, стоят провожающие — человек десять, не больше. Не только владивостокцы, но и все мы машем им. Все: и грузинский профессор-физиолог, и плечистый степняк — казахский писатель Сабит Муканов, и маркшейдер якут с золотого прииска на Лене.

За бортом ширится черная полоса воды. От материка отделился маленький островок, на котором обосновались новоселы из многих областей, почти из всех союзных республик. Я смотрю на своих спутников и думаю: какое же это будет чудесное путешествие!

Правда, в наши дни трудно сохранить способность удивляться. «Михаил Калинин» ушел в заграничный рейс. Только и всего! Давно прошли те времена, когда поездка из России к яванцам или африканцам могла считаться событием.

И все-таки чудесно, что к яванцу едет якут, вот этот маркшейдер в роговых очках, с фотоаппаратом для цветной съемки. И казах, и молдаванин, и туркмен…

Наш рейс в печати назван рейсом дружбы. Что ж, так оно и есть. Не в том ведь суть, что перед нами двадцать пять тысяч километров пути. Суть нашего похода не изобразишь на карте. Земной шар исхожен, даже Эверест покорен альпинистами. Куда труднее пробить тропу в человеческое сердце. Через белые пятна непонимания, через предрассудки, недоверие. Да, наш поход — особого, советского свойства. Это путешествие в сердца.

…Пролив Босфор-Восточный ширится, раздвигает берега навстречу океану. Нас слегка покачивает.

Курс — зюйд-ост.

Глава I

ДВЕ ВСТРЕЧИ

На пути к Иокогаме, задолго до того, как на борт поднялся японский лоцман, нас встретил самолет. Он вынырнул из тучи — раскидистой, весьма живописной тучи, которую я только что сравнивал мысленно с цветком лотоса, — и как бы повис над нами. Потом самолет пошел вниз.

Сухая дробь мотора брызнула в стекла: пилот повел свою машину над самой водой. Тень ее замелькала на океанской волне. Самолет зашел с кормы, обогнал нас, повернул, сделал еще заход. ’Я чувствовал холодный взгляд, обшаривавший нашу палубу с штабельками шезлонгов, с тентом над столиком для пинг-понга, с меловыми «классами», начерченными для игры в судовой гольф.

Что ему нужно, летчику янки? Что он надеется увидеть на теплоходе с туристами?

Самолет ушел за стену красноватых, с пятнами зелени гор. Ушел, точно к себе домой. Туча по-прежнему смотрела в океан. Но я уже не находил в ней сходства с лотосом.

В нашем представлении живут, причудливо сплетаясь, две Японии. Япония приветливая, нежная — страна восходящего солнца, пестрых кимоно, где все как на вышитом панно или как на расписной чашечке из хрупкого, почти прозрачного фарфора. И другая Япония — враждебная, жестокая. Трагедия Цусимы, самураи в Приморье, смерть Лазо, Хасан, Халхин-гол. И наконец, самое свежее — сорок пятый год, разгром Квантунской армии, освобождение Северного Китая. Разумеется, житель Владивостока яснее помнит Японию самураев, чем, скажем, ленинградец. Тут уж с историей смыкается география. А на нашем теплоходе много дальневосточников.

Встречи с Японией ждем с разными чувствами. Как-то нас примут? Да, мы знали — на островах военные базы США. Но не ожидали визита оттуда, да еще столь бесцеремонного.