В мышеловке

Целительные свойства новых нарядов давали знать себя на протяжении всего нашего пребывания в Новой Зеландии, что невероятно поразило меня. Она, казалось, чувствовала себя в большей безопасности, надев что-то новое и чистое. Соответственно улучшалось и ее настроение.

«Хлопчатобумажная броня, – подумал я. – Непромокаемая и пуленепробиваемая». Безопасность – новый пунктик Сары.

Мы снова потащились на холм над бухтой, где на узкой тихой улочке находился дом Нормана Апдайка. Сам город, казалось, тянулся нескончаемо вдоль береговой линии, но участки и дома на них выглядели крохотными. Однако внутри дома мы поняли, что такое впечатление создается оттого, что смотришь издалека.

Общительный Норман Апдайк оказался полной противоположностью своей неприветливой жене. Круглая голова с блестящей лысиной венчала округлое, приземистое тело.

Мы с Джиком отрекомендовались художниками-профессионалами, сказали, что были бы очень признательны, если бы могли полюбоваться прославленной картиной, которую он только что купил.

– Вас направили из галереи? – полюбопытствовал он, польщенный косвенным комплиментом его вкусу и достатку.

– В определенном смысле, – ответил я, а Джик очень серьезно добавил:

– Мой уважаемый друг известен в Англии своими картинами, на которых изображены лошади. Они выставлены в ряде престижных галерей и даже в Королевской академии.

Я было испугался, не переборщил ли он, однако на Нормана Апдайка его слова произвели впечатление, и он впустил нас в дом.

– Проходите, пожалуйста! Картина в спальне.

Он провел нас в большую, заставленную мебелью комнату с темным ковром, ворс которого доходил до щиколоток, с громоздкими темными буфетами и с великолепным видом на залив, поблескивающий под солнцем.

Жена его окопалась возле телевизора, поглощенная дебильным британским комедийным спектаклем. Она кисло взглянула на нас и не поздоровалась.

– Сюда, – сказал Апдайк, не без труда обходя шеренгу массивных кресел. – Ну, какого вы о ней мнения? – И он с гордостью показал на полотно, висевшее на стене.

Небольшая картина, тринадцать на восемнадцать дюймов. Черный конь с удлиненной шеей и подстриженным хвостом на фоне голубого неба. На переднем плане пожухлая трава. Все полотно покрыто старым лаком.

– Херринг, – благоговейно прошептал я. Норман Апдайк расцвел еще больше:

– Вижу, что вы знаете свое ремесло. А вещь кое-что стоит, а?

– Немало, – согласился я.

– Полагаю, что я выгодно купил ее. В галерее мне сказали, что я всегда буду иметь прибыль, если захочу продать ее.

– Можно мне познакомиться с техникой мазка? – вежливо спросил я.

– Пожалуйста.

Я осмотрел картину вблизи. Хорошая работа. Она вправду была похожа на Херринга, который умер в 1865 году. И еще чем-то неуловимым она напоминала педантичность Ренбо. Чтобы обрести окончательную уверенность, нужно было прибегнуть к микроскопу и химическому анализу.

Отступив назад, я окинул взглядом комнату. Особо ценных вещей в ней не было. Несколько картин на стенах – явные копии.

– Чудесно, – заявил я с восхищением, поворачиваясь снова к Херрингу. – Неповторимый стиль. Настоящий мастер! – Апдайк прямо сиял. – Вам нужно остерегаться грабителей, – посоветовал я.

– Слышишь, милая, – засмеялся он, обращаясь к жене, – что говорит молодой человек? Нам нужно остерегаться грабителей.

Она на секунду оторвалась от экрана и посмотрела на меня отсутствующим взглядом.

Апдайк потрепел Сару по плечу:

– Объясните вашему другу, что грабители нам не страшны.

– Почему? – спросил я.

– У нас дом на сигнализации.

Джик и Сара точно так же, как раньше я, посмотрели по сторонам и не обнаружили ничего такого, что стоило бы украсть. Апдайк следил за их взглядами – и на глазах расцветал.

– Показать этим молодым людям наши маленькие сокровища, милая?

Милая не повела и бровью. Телевизор кудахтал металлическим смехом.

– Очень интересно, – подзадорил я.

Он хитро усмехнулся, как человек, который хочет показать вещь, действительно заслуживающую внимания. Сделав два-три шага, он остановился возле одного из темных буфетов, как бы вмурованного в стену. Широким жестом он распахнул двустворчатые двери. Внутри было шесть глубоких полочек, и на каждой из них по нескольку мастерски выполненных изделий из жадеита – кремово-белые и бледно-зеленые, полированные, причудливые, дорогие. Каждое изделие на массивной подставке. Освещенные электрическими лампочками, они выглядели просто изумительно.

У нас вырвались возгласы восхищения. Норман Апдайк заулыбался.

– Гонконг, конечно, – пояснил он. – Понимаете, я много лет работал в Гонконге. – Он передвинулся к следующему буфету, раскрыл дверцы, и там снова оказались полочки и новые изделия. Такие же красивые.

– Жаль, что я не очень разбираюсь в жадеите, – проговорил я извиняющимся тоном, – и не могу оценить коллекцию.

Он много рассказал нам про свои драгоценности – может, даже больше, чем нам хотелось знать. У него было четыре буфета в спальне, а столовая и холл просто заставлены жадеитом.

– В Гонконге его отдают за гроши, а я проработал там больше двадцати лет.