В мутной воде

— «Я женился и думал заслужить твое расположение. Мысль о том, что я разбил твою жизнь, мучила меня, и я не раз порывался все сказать тебе и просить пощады… Ты видела, как я был раздражителен… ты видела, как я ревновал тебя… Но я медлил признанием в надежде, что ты когда-нибудь полюбишь меня, так как я сам начинал любить тебя и полюбил, когда уже было поздно… Я, как безумный слепец, все еще надеялся, хотя хорошо понимал, что ты любишь другого… Но я все-таки решил, что я не стану у тебя на дороге… Ты помнишь наш разговор на даче?.. Если бы я не сделал тебя теперь свободной вдовой, а бы умолил тебя о разводе, и хотя поздно, но поправил бы свое преступление…

Теперь ты знаешь все… Можешь ли простить меня? Если можешь, — прости и пожалей о человеке, которому бог дал все, чтобы быть человеком, но который забыл бога и помнил только себя…

Мне стыдно тебе говорить о деньгах. Как-то неловко извиняться перед тобой, которую я ограбил нравственно, в том, что я истратил и те тридцать тысяч, которые ты получила от дяди… У тебя есть бриллианты. Продай их, за них ты все-таки что-нибудь выручишь…

Прощай, Елена… Прости… Не хочется умирать, но, к сожалению, надо… Мне остается единственное утешение, что ты теперь свободна, и я умоляю тебя об одном: не носи по мне траура и скорей, скорей соединись с человеком, который достоин тебя. Это моя настоятельная предсмертная просьба, а ведь просьбы умирающих священны…

Хотелось бы еще написать тебе… Хотелось бы опять начать мольбу о прощении, но время идет… Я знаю, я чувствую, что ты простишь, и эта уверенность придает мне спокойствие в последние часы моей жизни. Упроси отца, чтоб и он не проклинал меня!..»

Елена кончила. Слезы душили отца и дочь.

С первым же поездом они поехали в Петербург. Елена повезла с собой все драгоценные вещи, подаренные ей мужем, и, когда приехала на квартиру мужа, отдала их судебному следователю.

Мать была в ужасе, узнавши на другой день об этом поступке. Она стала было ее упрекать, но Елена тихо заметила:

— Мама… не говорите… Я знаю, что я делаю!..

— Но на что же ты будешь жить?..

— Будьте покойны, мама, вам во второй раз не придется приносить меня в жертву для спасения папы…

— Ты это на что намекаешь?..

— Я все знаю, мама… Слышите ли, все!

Александра Матвеевна изменилась в лице, но не ответила ни слова. Какая-то заискивающая улыбка появилась в ее глазах, и она избегала смотреть прямо в глаза дочери.

«Неужели она все знает?» — подумала она со страхом…

В большой зале на столе лежал покойник, и священник служил панихиду. Кроме Чепелевых и вдовы, никого не было, хотя в газетах уже появилась заметка о самоубийстве.

Панихида только что кончилась. Дьячок заунывным голосом читал псалтырь, а Елена с отцом прошли в дальние комнаты, они молча сидели и оба задумались. Машинально Елена взяла со стола газету, развернула и вдруг стала бледней полотна… Зрачки расширились и в ужасе смотрели в одно место.

— Лена… Голубушка! что с тобой?..

— Папа… Папочка!.. — прошептала она каким-то жалобным тоном, словно ребенок, молящий о помощи.

Старик заглянул в газету. В телеграмме в числе опасно раненных оказался штабс-капитан Венецкий.

Генерал перекрестился и обнял Елену. Она затрепетала в его руках, как подстреленная птичка.

— Господи… За что же? за что? — прошептал старик, прижимая к своей груди полумертвую Елену.

Глава двадцать третья За границей

I

Целую неделю Варвара Николаевна каталась по румынским железным дорогам в надежде нагнать Привольского и еще раз обнять его. Какое-то капризное желание влекло эту женщину, заставляя ее пересаживаться с поезда на поезд, сердиться на остановки и на скверные гостиницы. Верившая предчувствиям, она сердилась и плакала, когда в сердце ее закрадывалась мысль, что она больше не увидит своего любовника. Она ехала дальше, расспрашивала офицеров, где полк, который она искала, получала самые сбивчивые сведения и сердилась на Парашу, когда та советовала ей вернуться.

Катанье ее было безуспешно. Она не встретилась с Привольским и узнала наконец от одного знакомого генерала, что полк, в котором служит Привольский, уже за Дунаем и получил немедленное назначение идти за Балканы к отряду генерала Гурко.

Это известие заставило ее поплакать и успокоиться. Дальше ехать было некуда, и наконец, она так устала.

Варвара Николаевна вернулась в Букарешт. Там она рассчитывала отдохнуть несколько дней, кстати, повидаться с новым уполномоченным, назначенным вместо Башутина, а затем или ехать куда-нибудь на воды за границу, или вернуться в Россию, — она еще не решила.

Утомленная, разбитая после беспрерывной езды и гадких гостиниц, Варвара Николаевна обрадовалась, когда ранним августовским утром поезд пришел в Букарешт и она очутилась наконец в очень недурном номере лучшей гостиницы.

Она тотчас же взяла ванну, выпила чашку кофе и с удовольствием уставшего человека улеглась на кушетке в капоте, с распущенными волосами.