В мутной воде

Это было уж слишком. Вся энергия этой женщины исчезла под угрозой. Она взглянула на Башутина растерянным, умоляющим взглядом.

— Но вы не сделаете этой… этой подлости? Вы шутите? Не правда ли? — прошептала она упавшим голосом, с каким-то суеверным страхом заглядывая в лицо Башутину.

— Мы ведь перестали шутить, Варвара Николаевна! — холодно заметил Башутин. — Какие шутки!

— Послушайте, Башутин! Говорите скорей… сколько вы хотите? Назначайте цену. Я вам дам денег, но возвратите мне мои письма и дайте слово, что вы ничего не станете говорить Привольскому… Я на все готова!.. Довольны вы?

— Давно бы так! Нам пора свести счеты! Я не буду запрашивать. После Орефьева вы получили восемьсот тысяч… По совести, мне бы следовала половина, но я помирюсь на одной сотне.

— Вы ее получите!

Башутин чуть не привскочил от изумления при этих словах. Он не ожидал такого быстрого решения денежного вопроса со стороны Варвары Николаевны. «Женщина всегда останется женщиной! — подумал он. — Когда она любит, из нее можно веревки вить!»

— Письма мои с вами?

— Они в гостинице!

— Все?

— Все до одного…

— Привозите их завтра утром, — и вы получите деньги… Еще одно условие. Надеюсь, больше мы никогда не увидимся… и вы уедете отсюда… Управление делом сдадите Иваницкому! И еще, Башутин, я предупреждаю вас, что если вы нарушите слово…

Она взглянула на Башутина в упор таким взглядом, полным ненависти и презрения, что он невольно отодвинулся.

— Если вы нарушите слово, — чуть слышно прошептала она, — я расскажу кому следует о вашей дуэли с моим мужем… Помните, что я мстить умею, господин Башутин, а когда мстит женщина, она не жалеет себя!

В свою очередь, Башутин побледнел и опустил глаза под резким стальным взглядом Варвары Николаевны.

— К чему нам вспоминать старые истории…

— То-то! А теперь прощайте. Завтра в десять часов я жду вас…

Башутин хотел было протянуть руку, но, взглянув на лицо Варвары Николаевны, только поклонился и вышел из нумера. Она чуть-чуть кивнула ему головой.

Оставшись одна, Варвара Николаевна вздохнула свободно. Только бы он, он, этот милый, любимый юноша, не оттолкнул ее и не узнал бы ее прошлого, а там будь что будет!

Она открыла окно и жадно вдыхала свежий ночной воздух. Высокое небо блистало мириадами звезд. На улице была тишина. Она вглядывалась в темноту ночи не то со страхом, не то с надеждою.

Через несколько времени она прошла в соседнюю комнату, взглянула на спящую Парашу, разделась сама, бросилась с каким-то суеверным страхом на колени и стала молиться, обливаясь слезами.

На следующее утро Башутин передал ей все письма и получил чек. Они почти не разговаривали. Она только спросила:

— Тут всё?

— Всё! — отвечал Башутин, получая чек.

С этими словами он поклонился и сказал:

— Прощайте, Варвара Николаевна!

— Прощайте, Башутин, и, надеюсь, навсегда!

Он усмехнулся, но не промолвил ни слова и ушел.

В тот же вечер Варвара Николаевна поехала дальше.

Глава девятнадцатая 30 Августа под Плевной

I

Только что забрезжилось, когда маленький, рыжий, весь в веснушках, солдат просунул в землянку сперва фонарь, а потом и свою голову. Вместе с фонарем он принес медный котелок и стакан, в котором лежало несколько кусков сахара. Он присел на корточки, достал из-за обшлага бумажку с чаем, высыпал чай в котелок и, когда покончил с этим делом, направил фонарь в угол землянки, поднялся и подошел к лежавшему под буркой офицеру. Солдат участливо взглянул в спящее лицо офицера и легонько тронул его за плечо.

— Ваше благородие! Пора вставать! — проговорил он, наклоняясь к Венецкому.

— А? Что?.. Еще минуточку… одну минуточку! — проговорил во сне Венецкий, потянулся и снова сладко заснул.

Рыжий солдат добродушно усмехнулся, вернулся к котелку, накрыл его попоной, закурил трубку и задумчиво глядел в мокрую землю. Прошло не более двух-трех минут, как он снова подошел к Венецкому и проговорил:

— Ваше благородие! Пора… Все пошли на батарею.

Венецкий что-то пробормотал, вдруг открыл глаза, прищурил их при свете фонаря и сладко потянулся. Ему так не хотелось вылезать из бурки, под которой было так тепло и уютно.

— Ты, Барсук, говоришь — все пошли? — спросил он, лениво приподнимаясь с войлока.

— Все Алексей Алексеевич… Сейчас батарейный выйдет.

Венецкий еще потянулся, зевнул и вдруг быстро поднялся; при свете фонаря, слабо освещавшего землянку, вздрагивая от сырости, отыскал пальто и фуражку и хотел было выйти, как Барсук подал ему стакан чая и заметил:

— На дворе сырость, ваше благородие… Вы бы сперва чайку выпили.

— Ты где это чаю достал?

— У денщика у полковникова. Щепотку отпустил… У самих, говорит, мало.

— Спасибо тебе, Барсук!.. — с нежной ласковостью проговорил Венецкий, принимая стакан. — А сам пил?

— Я хлебушком разжился…

— Эка ты какой!.. Пей, брат, сам… Ну, еще раз спасибо! — проговорил Алексей Алексеевич, быстро выпив какую-то желтоватую бурду под названием чая, и вышел из землянки.