В мутной воде

Эта цифра, произнесенная с таким выражением, с каким обжора говорит о любимом кушанье, оживила на минуту общество. Все взгляды устремлены были на рассказчика, и Венецкому показалось, что во всех этих взглядах мужских и женских глаз мелькнуло едва заметное выражение зависти, что этот значительный куш достался счастливице.

Тем не менее все, разумеется, сочли долгом выразить по этому поводу свое соболезнование, что у нас это возможно и что бедные солдаты, пожалуй, будут страдать.

«Оставили бы в покое хоть солдат!» — подумал Венецкий, слушая все эти разговоры.

Рассказ о трехстах тысячах вызвал подобные же рассказы. Один пожилой господин с седыми бакенбардами, с необходимыми оговорками и несколько понизив тон, рассказал таинственную историю о том, как другой известный подрядчик устроил дело и сколько он за это заплатил нескольким лицам, которые помогли ему.

Снова общее соболезнование, что «у нас возможны такие дела», и снова Венецкому показалась глубина лицемерия за всеми этими либеральными возгласами.

— Все это изменится… Война очистит атмосферу… О, она непременно изменит наши нравы! — либеральничал молодой человек, первый рассказавший историю о трехстах тысячах и потому чувствовавший себя некоторым образом героем журфикса. — Освобождая наших братьев, мы, конечно, освободимся и сами от наших пороков…

Катерина Михайловна зааплодировала этой тираде и попросила гостей перейти в гостиную.

— А что же вы, Алексей Алексеевич, такой угрюмый?.. Что с вами? — проговорила она, понижая голос. — Уж не влюбились ли вы, а?..

Венецкий вспыхнул до ушей, и Катерина Михайловна, усадив его возле себя, уж предвкушала удовольствие быть поверенной тайны сердца, чтоб иметь право утешить этого «неопытного юношу», но юноша как-то односложно отвечал на ее вопросы.

— Вы приезжайте ко мне запросто… Знаете ли, утром, Венецкий… У вас здесь никого нет, а я женщина немолодая, и если у вас горе, скажите его мне… Мы, женщины, умеем обращаться с чужим горем…

Она проговорила эти слова участливо и снова взглянула на Венецкого как-то так странно, что Венецкий отодвинулся и заметил:

— Я скоро еду на войну.

— Вы? Да ведь вы не хотели.

— Назначили…

— О бедный юноша! — прошептала Катерина Михайловна и пожалела, что с юношей нельзя будет пококетничать. — И скоро едете?

— Через три дня.

— Вы заедете проститься, и мы еще с вами поговорим, а теперь, извините, я вас оставлю… Надо занимать скучных гостей…

Венецкий прошел в кабинет, поздоровался с Распольевым, игравшим в карты, послушал и в кабинете все те же речи о сорванных взятках, о бедных солдатах и о том, что война очистит атмосферу, и уехал в первом часу, дав слово Катерине Михайловне непременно заехать к ней проститься.

Когда он приехал к Палкину я вошел в общую комнату, то застал Неручного, мрачно сидевшего за бутылкой пива…

Глава одиннадцатая

Алчущие

По соседству за отдельным столом пировали два господина, невольно обратившие на себя внимание Венецкого. Один из них, господин в статском платье, но смахивавший манерами на военного, громко разговаривал, энергично жестикулируя, с господином в интендантской форме. Перед ними стояло несколько пустых бутылок. Оба они находились в сильно возбужденном состоянии.

— Субъекты любопытные! — обронил доктор, указывая глазами на соседей. — И какие патриоты!

— Да… Ты брат, Бакшеев, счастливая скотина. Этакое место получил… Ведь там все золотом. Зо-ло-том! — говорил, заливаясь громким хохотом, статский господин, с каким-то особенным выражением произнося слово «золотом».

Венецкий взглянул на господина. Плотная фигура, красное энергичное лицо, длинные усы, эспаньолка и пара маленьких юрких глазок, бегавших беспокойно с предмета на предмет, не представляли большой привлекательности.

— Ну, уж ты, Дашкевич, и расписал! — кокетничал господин лет сорока, с пухлым, самым обыкновенным лицом, наливая стаканы. — Не Голконда[12]

какая-нибудь. Тоже, пожалуй, и кровь придется проливать. Мало ли там разных башибузуков.

— Ха-ха-ха!.. Ты мне, интендант, сказок-то не рассказывай… Я сам сербскую кампанию делал и с Мак-Клюром организовал кавалерию этим подлецам. Я этих башибузуков знаю не хуже, чем тебя… Зачем тебе к ним идти?.. Ты сзади… И ведь все золотом. Зо-ло-том… Ведь вот справедливость!.. Я — благородный человек, пострадал за правду, до сих пор рана вот тут (усатый господин хлопнул по своей ноге со всей силы) говорит о себе, и вместо благодарности — под суд, а ты, интендантская крыса, будешь все золотом… Золотом… Товарищ! — воскликнул вдруг он, обращаясь к Венецкому. — Скажите, где же правда?

С этими словами он поднялся и подошел к Венецкому.

— Позвольте познакомиться… Отставной ротмистр Дашкевич… Верно, слышали. У князя Милана кавалерией командовал, а теперь на подножном корму, как будто вроде капитана Копейкина[13]

.

Через несколько времени оба эти господина придвинулись к нашим приятелям и настоятельно просили выпить в честь войны. Неручный весело смеялся, слушан пьяный лепет этих двух господ, и спросил:

— А отчего, ротмистр, вы пострадали?