В мутной воде

— Вот этот корпус идет вперед, переходит Балканы вот здесь… Этот корпус переходит Балканы вот тут… Третий корпус, Леля, в это время форсированным маршем направляется к Шумле… Все они соединяются у Адрианополя, а турки в это время бегут, бегут, Лелечка, как зайцы, в своих красных фесках… Мы без бою берем Адрианополь, а оттуда до Царьграда рукой подать…

— А где же, папа, твои резервы? — остановила его, сквозь слезы улыбаясь, Елена.

— Резервы?.. А зачем нам резервы, позволь тебя спросить? — горячился старик. — Какие такие резервы!.. Нам не надо резервов… Вперед с богом, — и кончено! Еще резервы выдумала. С турками — резервы! — сердито повторял старик. — Эх, вижу я, девочка, ты от кого-нибудь наслышалась о резервах… Мы, брат, не станем по-прусски цирлих-манирлих выделывать. Шалишь, девочка! Мы по-русски, начистоту… За царя и Русь святую с богом марш, ура! — и посмотрим, кто устоит против русского штыка… Я слышал, что у нас такой план и выработан… С богом вперед, — и ничего более… Да и зачем нам другой план?.. С русскими солдатами да еще планы… Помнишь, девочка, Суворова?..

Старик оживился и продолжал рассказывать на эту тему, не замечая, что дочка давно не слушает его, хотя и глядит на него. Он начал было излагать, как мы возьмем Царьград, выгоним султана в Малую Азию (эта смелая мысль, надо, впрочем, заметить, явилась у него сегодня утром под влиянием статьи любимой им газеты, настоятельно требовавшей прогнать султана в Малую Азию) и сделаем Царьград вольным городом, и, окончив с этим вопросом, внезапно спросил:

— Так ли я говорю, Леля?..

— О чем, папа? — встрепенулась Елена.

— Э-э… да ты сегодня что-то рассеянно слушаешь! — ласково промолвил старик.

И, нежно заглядывая ей в лицо, тихо прошептал:

— Милая… голубушка моя… Да что же ты такая грустная?.. Ведь я не неволил тебя… Ты сама хотела этой свадьбы…

— Что ты, папа?.. Я ничего… Я так только… взгрустнулось, а ты продолжай… Ты говорил, что мы взяли Константинополь.

— А ну его к черту! — проговорил с сердцем старик, отодвигая карты. — Ты у меня грустишь, а я тебя занимаю войной… Что, быть может, муж неласков с тобою?.. Ты скажи.

— Нет, папа. Он ласков…

— А ты выкинь из своего сердца эту привязанность к Венецкому… Знаешь, по-военому! — пробовал шутить старик. — Чего он не ехал сюда?.. Вот и выпустил из рук счастье… И знаешь что, Леля? Ведь его надо забыть совсем… совсем! — прошептал он. — И я тебя попрошу, как уже просил Алексея, не видаться с ним… Оно будет лучше… Ведь ты не станешь же обманывать мужа, надеюсь? — проговорил старик, с любовью гладя Еленину голову.

— А ты разве не уверен в своей дочери? — укоризненно заметила Елена.

— От этого я и говорю, что уверен… Уж лучше прямо сказать, а обманывать — ведь это так тяжело для обманутого…

Он как-то весь сморщился и точно вспомнил что-то больное, тяжелое.

Елена поняла, о чем он вспомнил, и, обхватив руками его лицо, стала целовать его и говорила:

— Будь уверен, папа… Я на тебя похожа и счастья обманом не куплю.

Глава шестая Приятели

Целый день Венецкий просидел, запершись в своем грязном номере. Удар для молодого человека, впервые любившего, был слишком тяжел. Еще несколько часов тому назад он так светло мечтал о близком счастии, а теперь?..

Недалекое прошедшее, такое хорошее, светлое, уходило от него все дальше и дальше, подернутое каким-то туманом, из-за которого глядело на него с грустною улыбкой милое лицо…

«Уж не во сне ли все это, и точно ли Елена замужем и так далека от меня?» — повторял он несколько раз, на что-то безумно надеясь и вспоминая ее нежный, ласковый взгляд. С отчетливостью молодых влюбленных повторял он все нежные имена, которыми она его называла, вызывал ее образ, ее поцелуи, ее тихий, умоляющий голос, и кроткие его глаза блестели счастием…

Но письмо напоминало ему, что он не бредит. Он в десятый раз перечитывал его, целовал «ужасные» строки и все более и более убеждался, что Елену «жестоко обманули» и что во всем этом виновата мать, которую он уже горячо ненавидел…

О Борском (он его не встречал у Чепелевых) он старался не думать, а если Борский все-таки, помимо усилий, приходил на мысль, то Венецкий весь вздрагивал и называл его подлецом за то, что он женился, зная, что его не любят…

«Ведь она сказала же ему об этом… Он знал!» Он дал себе слово «узнать все, все, — и тогда…»

«Поздно, поздно! Узнай не узнай, счастья не вернешь, а только еще более испортишь жизнь Елене!» — шептал ему внутренний голос.

Ему наконец сделалось невыносимо тяжело одному с своим горем в этой маленькой, тесной комнатке. Хотелось с кем-нибудь поделиться. Он стал перебирать родных и знакомых и ни на ком не остановился…

Наконец он вспомнил о старом приятеле, докторе Неручном, и остановился на нем.

— Пойду к нему! — решил он. — Быть может, он живет на старой квартире… Хороший он человек, и с ним можно поговорить…

Он вышел и тихо побрел в Гагаринскую улицу. Опять к нему приставали с телеграммами; он машинально взял телеграмму, прочел ее, и в больной голове его пробежала мысль:

«Разве туда?.. Убьют скоро!.. К чему теперь жить?..»