В мире исканий

Вот давайте возьмем еще доску, зажатую с одного конца в бревно, а на другой конец посадим кого-нибудь и объясним ему, что сейчас будем его качать. И действительно, подойдем и легонечко толкнем его вниз. Что произойдет? Он начнет качаться: вниз — вверх, вниз — вверх… Если мы будем подталкивать его даже потихоньку, но сообразуясь с качанием доски, или, как говорят, будем попадать в ритм качки, то сможем раскачать его так, что доска даже обломится.

А если мы будем толкать доску хотя и сильно, но беспорядочно, как попало, то ничего подобного не получится.

Так и со струной! Когда воздушные колебания начинают толкать ее в ритм ее собственных периодов, как говорят физики, то она очень легко раскачивается. А уж какая-либо другая частота ее мало трогает.

Ну, конечно, струну нельзя сравнивать с какими-нибудь обыденными предметами. Со струной — просто. Она может колебаться только в определенном направлении и потому издает в основном только один, достаточно ясный тон. А возьмем, например, самоварную трубу. Тоже издает звук! Если, предположим, вы ее уроните на пол… Ну, а что это будет за звук? Какого, я спрашиваю у вас, тона? Да на этот музыкальный вопрос ни один, даже гениальный композитор ответить не в состоянии!

А все дело в том, что самоварная труба не колеблется только в определенном направлении, как это делает струна, а в силу своей сложной конструкции одновременно сжимается, изгибается и вообще искривляется самым причудливым образом! Благодаря этому и получается не один тон, а сразу несколько, перепутанных между собой. Следовательно, и наоборот: чтобы вызвать в самоварной трубе как следует явления резонанса и заставить ее дрожать от звука, необходимо на нее действовать тоже сложным звуком, состоящим из разных тонов. Одним словом, нужен для этой цели такой же звук, какой издает она сама при падении.

Сейчас, когда я вам это объясняю, вы, наверно, понимаете все хорошо, а вот каково мне было в свое время, когда я слушал Петю!..

Двое из присутствующих в комнате облегченно вздохнули.

— Я тогда не понимал, — продолжал лейтенант, — зачем он мне все это рассказывает! Вдруг Петя говорит мне:

«Ты помнишь, конечно, не совсем обычный взрыв, от которого у нас лопнуло несколько плафонов и притом определенной формы, а окна остались целыми? Помнишь, я тебе говорил, что тут заключается какая-то загадка, а ты тогда еще послал меня к черту? Так вот, дело действительно получилось не совсем обычное. Тогда я еще ничего не понимал, но теперь могу тебе все объяснить. Наши плафоны лопнули не от взрывной волны, а именно от этого странного звука. И произошло это исключительно оттого, что их собственный звуковой резонанс близко совпал с характером этого звука».

«Ну, а твой профессор Богуцкий здесь при чем?» нетерпеливо спрашиваю я.

«О Богуцком речь будет впереди, — говорит Петя. — Я слышал о нем очень давно, хотя в лицо никогда его раньше не видел. Это очень знающий и способный человек, но с некоторыми существенными недостатками. Он очень замкнутый и нелюдимый. Свою работу ведет всегда как-то обособленно, все старается своими силами сделать, редко к кому обращается за помощью. Видно, что большой индивидуалист. Вот и теперь. Но я уж лучше все расскажу по порядку.

Богуцкий и несколько работников его лаборатории остались в Ленинграде временно, как и мы. Они тоже слышали тогда сильный взрыв и обратили внимание на лопнувшие и у них в комнатах плафоны. Богуцкого это заинтересовало, поскольку его специальность — акустика и электроакустика. Ему было известно, что у нас в корпусе «Б», который он считал совершенно пустым, тоже были плафоны такой же формы. И вот, чтобы убедиться в своих предположениях, он пошел вечером в наш корпус, причем уверяет, что входная дверь была плохо закрыта, так что он совершенно свободно ее открыл».

В этом месте рассказа Петя стал улыбаться.

«В общем, ты его здорово напугал, — продолжал он. — Богуцкий от неожиданности побежал к выходу, не соображая даже, что делает. Пришел в себя только в парке и решил, что поступил по-мальчишески. На другой день я встретил его у разбитого самолета — я, конечно, не знал, что это он был в нашем корпусе. А вечером профессор, проходя с товарищами мимо нашего корпуса, услышал передачу моих пластинок. Очень заинтересовался этим и остановился под окном, чтобы разобраться, в чем дело. Естественно, когда он увидел свет твоего фонарика, то предпочел тут же удалиться, чтобы не вступать в излишние объяснения».

«Странно, — замечаю я Пете, — что ты не нашел нужным все это мне сообщить раньше».

«Не мог, — отвечает Петя. — Дал слово. Слушай, что было дальше…»

А дальше было вот что. Через несколько дней Богуцкий повстречал Петю в парке.

«Правда ли, — спросил он, — что вы записываете звуки бомбежки на граммофонные пластинки?» «Правда», отвечает Петя.

«Мне очень хотелось бы получить у вас одну пластинку, где запечатлен взрыв в виде длительного звука. Я, кажется, такую у вас слышал».

Ну, Петю, конечно, все это очень заинтересовало.

«Зачем, — говорит, — вам она нужна?»