В ловушке

Когда он открыл дверь курительной комнаты, ему пришлось задержать дыхание. Около дюжины пациентов, одетых в тренировочные костюмы или махровые халаты, сосали сигареты с таким упоением, словно вкушали манну небесную. Никто не разговаривал, все только курили. Сидевший у окна Ковальски как раз лизнул клеевую полоску очередной самокрутки. При виде Йона на его лице показалась улыбочка.

– Ты? Чем я заслужил такую честь…

Наверх они поднимались по лестнице; Ковальски заявил, что ему надо двигаться. Он плелся словно древний старик. Йон старался сохранять дистанцию: тренировочный костюм коллеги, один из тех, которые он носил в школе, издавал едкий запах. Они устроились в вестибюле клиники. Непривычно тихим голосом Ковальски рассказал, что проделывали с ним доктора. Дефибриллятор, разжижение крови, рассасывания тромба, катетеризация сердца. Что ему повезло, ведь его почти сразу доставили в клинику; шесть часов промедления, и его сердечная мышца отказала бы безвозвратно. Сообщил, что с ним проводят реабилитационную терапию, прежде всего курс отвыкания от никотина, но насчет этого ему еще нужно поразмыслить.

Йон делал вид, что внимательно слушает, а сам думал о том, что Юлия тоже курит, и задавал себе вопрос, сумеет ли отучить ее так, чтобы она не ощутила нажима с его стороны. И еще о том, как она сегодня утром сидела на подоконнике, качала ногой, а ее юбка поднялась до середины бедер. Вспоминал недавнюю ночь на Бансграбене, голые бедра Юлии, ее страсть.

– Как дела в «Буше»? – Голос Ковальски выдернул его из приятных воспоминаний.

– Нам не хватает тебя, – солгал Йон. Как еще отвечать? Что все прекрасно без него обходятся? В первую очередь учащиеся? Что единственная проблема возникла в связи с необходимостью замены? – Да, кстати, я вот что тебе привез, – сообщил он и вытащил из кармана запечатанного в пленку Манкелля.

– Если бы я мог это прочесть, – мрачно буркнул Ковальски и даже не взглянул на название книги.

– Скоро сможешь, – успокоил его Йон. – Еще я, разумеется, должен передать тебе приветы от коллег. Все спрашивают, когда ты вернешься.

– Вообще не вернусь, – сообщил Ковальски.

– Что ты говоришь?

– Я больше не вернусь в гимназию. Бросаю работу педагога, навсегда.

– Не может быть! Ты серьезно?

– Я пойду на пенсию. – Ковальски плавно, словно в замедленной съемке, повернул голову и попытался заглянуть в глаза Йону; голубизна его радужных оболочек сделалась какой-то водянистой. – Возможно, я стану работать у Вольфганга, брата Хайке.

– В велосипедной лавке? – В учительской Ковальски частенько рассказывал о своем шурине, о жирном наваре, который приносила торговля велосипедами.

Ковальски кивнул:

– Он открывает вторую точку, и ему требуется сотрудник, чтобы вести бухгалтерию и все прочее; я в этом неплохо разбираюсь, кстати, долго помогал тестю. Во всяком случае, с профессией учителя я решил расстаться.

Йон попытался представить Ковальски в маленьком, душном бюро, где пахнет кожей, железом и потными ногами; картина получилась почти идеальной.

– Значит, все бросаешь? – спросил он. – Даже отчисления для пенсии по старости? Вот так, сразу?

Ковальски убрал под стул сначала одну ногу, потом другую и стиснул в пальцах Манкелля.

– Я уже давно об этом думал, – признался он. – В «Буше» я просто не выдерживаю, ты сам видел. И последняя история с Мирко переполнила чашу моего терпения.

Йон не стал возражать.

– А что говорит по этому поводу Хайке?

– Мы перебьемся, она ведь опять нашла работу. Если уж кто и знает, какими говенными для меня были последние годы, так это она. Плюс страх, что школьники снова меня угробят. Ведь в этот раз я чудом остался жив.

– Да, Гаральд, у каждого свои проблемы.

– Ну, не скажи! У тебя вот нет проблем. Я всегда тебе завидовал твоей уверенности в себе, умению себя поставить. Хотел походить на тебя, ведь учащиеся не только тебя уважают, но и любят. Да и коллеги тоже. Знаешь, как тебя называют за глаза? «Благородный олень».

Йон смущенно рассмеялся.

– Да-да, за эти твои пробежки по парку, – продолжал Ковальски. – Но я знаю и то, что для вас я всего лишь шут. Все вы держите меня за болвана. Никудышного педагога. – Он сжал кулак и ударил по Манкеллю.

Йону невольно вспомнился последний разговор с Робертом, закончившийся таким неожиданным взрывом агрессии.

– Ты сейчас не волнуйся, – сказал он. – Прежде всего думай о том, чтобы снова встать на ноги. Если хочешь, мы посидим с тобой где-нибудь и спокойно обсудим, стоит ли тебе в самом деле бросать школу.

Ковальски лишь отмахнулся. Разговор его явно утомил.

– Брось, я знаю, что мне делать. И ты ведь сам не будешь отрицать, что я прав, если оставишь хоть на минуту свою проклятую вежливость.

Йон удержался от замечания, что он сидит тут исключительно из вежливости.

– Ладно, – сказал он, – раз ты твердо решил, не стану спорить. Если же тебя действительно интересует мое мнение, вот оно – бросай курить. – Он встал и протянул коллеге руку. Ковальски сжал ее, голубизна его глаз сделалась резкой и пронзительной. Она колола Йона.