В лабиринте "Ведьм"

— Значит, сейчас на станции трое твоих, — прищурился Китяж и подошел к Ведьмаку. Тот прибывал в «отключке», после удара микрофоном по голове, — Товарищ генерал. Поспелов! — Китяж потряс его за плечо и тот начал приходить в себя, удивлённо смотря по сторонам, — Сколько с тобой подружек пришло? — Ведьмак сообразил где он и кто рядом с ним, и молча, опустил голову, не проронив ни слова, — Поверьте, Алексей Александрович. Меня учили добывать информацию всеми доступными способами, и клянусь… Если вы не будете говорить, я клещами, ломом и паяльной лампой, заставлю вас это сделать. Помните Виталика Павлова? — Поспелов никак не отреагировал на услышанное имя, — Так вот у него сегодня был потрясающий завтрак, — Тяжин нагнулся к Ведьмаку и прошептал ему в самое ухо, — Он свои яйца сегодня съел. Добровольно. Хотите повторить его подвиг?

— Со мной четыре девочки, — выдохнул Ведьмак, — Сколько ещё подойдёт — не знаю. Больше ничего не скажу, можешь резать.

— А мне от тебя больше ничего и не надо, — задорно потрепал его по волосам Тяжин, — Дурилка ты картонная. А с чего они должны подойти? Ты их высвистал?

— Я по метро «свисток прокинул», чтобы к «Лесной» подошли все, кто слышит.

— Так у тебя всего четыре Ведьмы на «Севере». Сколько могут подойти по «красной» ветке? — влез в допрос Никотин, — Говори, гад. Я тебе не Китяж. Церемониться не буду…

— И это знаете? — Ведьмак совсем расстроился.

— Мы — разведка. Нам знать это положено, — Кирилл сел напротив Ведьмака, — Ну что, будем говорить?

— Кирилл, — Женечка, которая сидела всё это время на диване, наконец, решилась перебить эту, с виду вполне мирную, беседу, — Мне девочек кормить надо.

— Слышал, Ведьмак? У меня дети голодные. А я этого не люблю, — Тяжин протянул ему микрофон, от которого тот шарахнулся, как от чумного, — Давай, давай… Скажи своим девочкам, чтобы положили оружие и пришли в командный зал.

— Не придут они… И не сдадутся… У них приказ, в случае чего убить твоих детей и уйти… — договорить ему не удалось. Разъярённая Женя снова накинулась на него, — УБЕРИТЕ ОТ МЕНЯ ЭТУ БЕШЕННУЮ!!! В конце концов, если я ваш пленный, то у меня тоже есть права, — Поспелов впал в истерику. Он визжал, как поросёнок, пытаясь спрятать голову между колен, — Пытки запрещены «Хельсинкскими соглашениями»!!!

Кирилл перехватил Женю и усадил её обратно на диван.

— Видишь ли, генерал, — Тяжин говорил, смакуя каждое слово, — Я, конечно могу повлиять на свою жену, как муж. Но, как военный… — Тяжин пожал плечами, — Извини. Она вне моего подчинения. Да и потом, как я могу запретить матери защищать своих детей? — он подождал секунд десять, пока Ведьмак переварит его слова и продолжил, — А я тебе говорил, что с моей семьёй шутить е надо. Вот, теперь, сам решай, как выпутаться. Теперь всё от тебя зависит.

Ведьмак опустил голову. Он понимал, что Тяжин его просто убьёт, если что-то случится с детьми. Он также понимал, что его повесят в Раменском. «Ну, так это когда ещё будет? Все мы смертны. И я умру… Хотелось бы, конечно попозже… А для этого Китяжу нужно отдать детей…»

— Точно, — кивнул Тяжин, — Отдай. Дольше проживёшь?

— Что, прости? — переспросил Поспелов, — Я что-то сказал?

— Нет, — Кирилл наклонился к Ведьмаку и загадочно шепнул, — Зато подумал…

* * *

Рита Милованова, она же Мадлен, была девочкой молодой. Ей было всего двадцать два года. В два года она попала в детский дом, потому что её мать, в пьяном угаре зарезала спящего отца, а потом и её старшего брата. Ему было восемь. До Риты она не добралась. Споткнулась по дороге, да и на нож налетела. Это было самое яркое воспоминание о детстве.

Даже когда Рита выросла, по ночам ей снился бесноватый взгляд матери. И она просыпалась и плакала в подушку. Когда в интернате, лет в двенадцать старшие мальчишки принесли портвейн, пить она категорически отказалась. Она вообще дала себе клятву — не пить! Но её спрашивать никто не стал. Не умеешь — научим. Не хочешь — заставим. Заставили.

То, что было потом, было вторым, самым ярким воспоминанием в детстве. Она проплакала неделю. А потом взяла спортивную форму и пошла в ближайший ФОК.

— Я хочу заниматься самбо, — сурово сказала она бабушке — вахтёрше.

— Внученька, тебе танцами надо заниматься. Балетом. Ты такая худенькая.

— Балет оставим для кого-нибудь другого, — также сурово, по — взрослому продолжила Рита, — У вас есть секция самбо или мне идти в другое место?

— Есть, — расстроено кивнула бабушка и, выйдя из-за столика, взяла маленькую Риту за руку и повела в зал, где тренировались борцы.

И это было третье её воспоминание. Бабушка Вера, так звали вахтёршу, вела её, как собственную внучку. Рите так захотелось прижаться к ней, как к родной, но она понимала, что нельзя. И, сдерживая слёзы, шла за этим пожилым и чужим ей человеком.

Тренер по самбо был огромным, как ей тогда показалось, дядькой, с суровым голосом и изрядно помятым носом и ушами.

— Ты откуда? — сухо спросил он.

— Из детдома.

— И почему ты решила, что я тебя буду тренировать?

— Потому что мне больше некуда идти… — и Рита заплакала.