В Крыму

Может быть, известный поэт ее написал, может быть, боец — и не один. Слова простые, а мотив еще проще. Но не потому ли заставлял он замереть и задуматься?

«…Пятый день идут жестокие бои,
Отстояли мы позиции свои,
Только некогда, родная, мне в бою
Посмотреть на фотографию твою».

Кто о девушках вспоминал, а кто о семьях своих. Но все связывали эти мысли с одним — с победой.

Песня была грустной. Но неправду говорят, что такая грусть мешает солдату. Нет. Он становится злее, он очень хорошо знает, кто стоит на его пути к счастью: заклятый враг, которого надо уничтожить. Уничтожить ради своей жизни, ради своих родных и близких.

Ради тех, кто был еще за чертою фронта — в Крыму. Воевали под Керчью бронебойщики — старшие сержанты Григорий Щеглов и Иван Травкин. Оба пожилые, степенные. Оба вспоминали о семьях.

Я встретил их в гарнизоне левого фланга, в группе бойцов майора Головатюк. Они обороняли скалистый бугор, в который билось Черное море. Брызги залетали в окопы, когда море было сердито.

Бойцы жили в землянках, связанных ходами сообщения, и все это вместе напоминало город, укрывшийся в землю.

Траншея — улица, переулком попадаешь в дзот, из узкой амбразуры которого видны море и Керчь.

В этот «город» приходили письма из всех уголков нашей Родины.

Григорию Щеглову — с Урала.

Прочитал он письмо из дома, задумался и сказал:

— Крепко держится немец за Керчь… Крепко…

Керчь была сердцем немецкой обороны. От нее ведут главные дороги в глубь полуострова, в глубь Крыма. Возьми Керчь — и получишь выход в тыл высотам, господствующим над морем южнее города и севернее — над выступом земли, который был в то время занят нами, над «крымским пятачком».

— Скоро и Керчь станет наша, — ответил Щеглову его товарищ Травкин. — В прошлом году вон где был левый фланг — под Новороссийском! А сейчас там, читал, наверно, завод восстанавливается.

Старшие сержанты Щеглов и Травкин славились, как меткие бронебойщики. Вероятно, степенность помогала: в любой обстановке делали они все без суеты, спокойно.

Внешне они непохожи друг на друга: Щеглов — худощавый, жилистый, Травкин — широколицый, плотный, с мелкими морщинами у глаз. Но характерами сошлись.

Напротив их позиции была у немцев на берегу одна огневая точка. Немцы так завалили этот дзот камнями, что никак не удавалось из противотанкового ружья попасть в амбразуру пулей. И вот Щеглов и Травкин пришли к командиру.

— Разрешите этот дзот все-таки уничтожить, — сказал Щеглов.

— Как?

— Гранатами. Самое верное дело.

— Да, — поспешил поддержать товарища Травкин, — а то как-то нескладно получается. Подумают немцы, что у нас, якобы, слабость…

Командир разрешил. Ночью они оба отправились к дзоту. Пробирались ползком. И уничтожили немецкий пулемет вместе с прислугой.

Рассказывая мне об этом, Щеглов заметил:

— Еще одним пулеметом у немцев меньше.

Из траншеи мне показали осевшую груду камней — там был дзот, метрах в ста от нас. Больше немцы не решались выдвигаться так близко, в нейтральную полосу.

— Какая она нейтральная! — сказал один боец. — Наша она! Снайперы там наши, саперы наши все немецкие мины повытаскивали, разведчики так в ней и живут… Нет ее, нейтральной полосы!

У песни, которую я слышал зимой в окопах под Керчью, хороший конец:

«Отгремели дни тяжелые, прошли,
После боя нас на отдых отвели,
И тогда я фотографию твою
Из пробитой гимнастерки достаю».

Но долго еще тянулись зимние жестокие будни под Керчью, пока тяжелый труд бойца окупился радостью победы, которую принесла весна.

Летчик Камозин

Короток зимний день. Ночь быстро сгущалась над проливом, над траншеями, над домиками и блиндажами, разбросанными по «крымскому пятачку».

Такая ночь — хоть глаза выколи, идешь рядом с человеком, разговариваешь и не видишь его.

Вновь развезло дороги. Да что там — дороги! Вся земля вязкая, липкая, на ногах — не сапоги, а пудовые гири, они утопают в грязи. Кружочки света от бледных лучиков карманных фонарей напрасно шарят по земле в поисках сухого места.

И вот в этой тьме возникает гул, к которому прислушиваются все, а в первую очередь зенитчики. «Везу, везу, везу», — гудят немецкие «Хейнкели». Бойцы прозвали их «горбылями» за изогнутые неуклюжие фюзеляжи.

«Хейнкели» бомбят, где придется. Каждую ночь слышится их надрывный гул, бомбы свистят пронзительно, тонко, а потом глухой взрыв потрясает землю, и огненные блики взлетают в ночную темноту.

«Хейнкели» иногда разбрасывали по всему полуострову «хлопушки». Это маленькие бомбочки, связанные в гирлянды. Они сбрасывались в футляре, который раскрывался в воздухе.

«Хлопушки» рвутся долго, назойливо, а некоторые из них, падая, врезываются в землю своими крылышками. Их трогать нельзя. «Гирлянды» немедленно взрываются.