В краю родном, в земле чужой

Сдерживая слезы, Таня дрожащим, срывающимся голосом выговорила: — Я погибла. Мне даже некуда пойти. Он меня из-под земли достанет. Ты не знаешь: если он сейчас отпустил — значит, сделает еще хуже…

— Не с тобой, — горько признал Вадим, понимая, что на этот раз не ошибается. — Но тебе пока лучше спрятаться…

— Где? Домой я не могу, у тебя тоже не останусь, а думаешь, он ту квартиру не найдет?

— Сначала Александр Григорьевич найдет меня… если, конечно, действительно он все понял. Таня спросила, не поднимая головы: — Думаешь, мне легче будет, если одного тебя убьет? Лучше уж вместе — и сразу. Нет у меня никого на свете — ни помянуть, ни заплакать… — и Таня, представив собственную, неухоженную могилку где-то на дальнем кладбище, всхлипнула еще раз.

А потом добавила нелогично: — Хотя бы скорее, что ли.

Вадим положил руку, мягкую, беспомощную руку на Танины локоны, чуть потрепал, утешая — то ли ее, то ли себя самого: — В ближайшую неделю ему будет не до нас. При любом раскладе. А там… Может, перегорит. Отпустил же нас из этого колодца.

Таня, совсем как ребенок, потянула его руку, спрятала горячее, мокрое лицо в ладонь — а чуть позже сказала, уже совсем по-взрослому: — Он — прав. А мы перед ним — виноваты.

— Мы были точно так же правы и виноваты год назад, — Вадим перебрался в кресло и закурил.

— Год, и полгода назад никто не знал, — с нажимом сказала Таня и тоже потянулась за сигаретой, — а когда неизвестно, когда никто не знает, этого вроде как нет. Мы с тобою любили друг друга — и это касалось только нас. А ему я была хорошей женою, насколько из меня получается. Может, не очень хорошей, но его устраивало. И никого две жизни не мучали. Не было никакой измены, понимаешь? А теперь все по-другому…

— Верующие считают, что бог видит самые тайные поступки и ведает самые тайные помыслы.

— Но ты-то не верующий, — отозвалась Таня из полутемной комнаты.

— Увы, — признал Вадим, — и это жаль. Он подождал ответа. Таня молча курила.

Заполняя сосущую тишину, только подчеркнутую шумом поздних авто на проспекте, Вадим продолжил: — Жаль. Потому что мне и в самом деле хотелось бы знать, что есть мера и цена любому нашему действию и мысли. Чтобы с каждой мыслью нечто изменялось вокруг… Мистики считают, что над каждой страной конденсируются эфирные облака, эгрегоры, средоточия уже состоявшихся человеческих мыслей. И какие преобладающие мысли у миллионов, таков их эгрегор: светлый или темный, добрый или хищный, а сам по себе он изначально разумен — высшее бытие, квинтэссенция разума… И может действовать разумно, может вызывать у людей нужные мысли, подталкивать к нужным поступкам…

Вадим говорил спокойно и убедительно, — объяснял, уговаривал, как всегда. Почти всегда. Сколько раз так и происходило: он рассказывал, убеждая, и постепенно стиралось непонимание, неприятие, внутреннее сопротивление. Он уговаривал аудиторию — хоть одного, хоть десяток слушателей. Уговаривал и сам себя.

Или себя — прежде всего? А может, только себя? Заставлял согласиться со своими логическими построениями, расцвеченными яркими картинками (Бог не обделил ни логикой, ни памятью). Но что происходило дальше?

А дальше все поступали в соответствии со своими интересами.

До этой сентенции Вадим доходил и раньше. И никогда не позволял перейти к следующему предположению. Да, допускал, что все слушатели — от безалаберных студентов на лекциях до злоязычных дружков на кухонных посиделках, от попутчика — ксендза в соседнем самолетном кресле до опасного и, видимо, совсем непростого Александра Рубана, соглашаясь внешне, действовали дальше по-своему; но выводов, кроме разве что тактических, Вадим из этого понимания не делал. Срабатывала самозащита — и, возможно, выдержала бы всю оставшуюся жизнь, не изменись так мир и его собственное бытие в этом мире. Но сейчас Вадим понял — так ясно, будто высветилась в сознании закодированная когда-то неведомым гипнотизером фраза:

«Твои слова не значат ничего».

Высветилась фраза; но Вадим тут же истолковал ее по-своему, загородился десятком блоков — примеров обратного, примеров исторического и даже всеобщего значения слов и фраз. Но, еще выстраивая блоки от «Вначале было слово» до «Слово — полководец человеческой мысли», Вадим уже понимал, что пытается сделать подмену, не допустить главного приговора: «Твои слова».

«Твои».

Вода кипела, но Вадим все не мог протянуть руку и выключить плиту.

Именно этого и боялся он сорок лет своей жизни — внутренней боли, ужаса и пустоты, которые нахлынули, едва он не смог отогнать от себя осознание суетной малости своих слов; слов — именно того, чем гордился, что пестовал и оттачивал, что ставил превыше всего своего бытия.

Газ он все-таки выключил, засыпал в чашечки растворимый кофе, сахар, налил кипяток. Ступая будто не по квадратам линолеума, а по гранитным ступеням лестницы, ведущей вглубь, Вадим прошел в комнату.

«Твои слова не значат ничего».

А следовательно, имеет значение то лишь, что сделал Вадим в этой жизни.

Кому-то помог, а кого-то навсегда обидел.