В кольце врагов

Этим утром хан, ведущий своих людей вдоль правого берега Данапра на соединение с русами, чувствовал себя особенно паршиво. Что-то терзало его, беспокоило. Плохое предчувствие вылилось в очередные придирки к телохранителям и приближенным, старый печенег не находил себе места и никак не мог взять себя в руки, успокоиться. Неожиданно захотелось перекинуться хоть парой слов с сыном, следующим в голове войска, да и мысли о Каталиме не вызывали ожидаемого раздражения. Наоборот, Кабугшин вдруг почувствовал легкую тоску по старшему сыну, вспомнил его ребенком – полненьким, смышленым и смешливым мальчуганом, души не чаявшим в строгом и недоступном отце. Может, стоило проводить с ним больше времени, и тогда бы их отношения сложились иначе?..

К хану подскакал запыхавшийся гонец от Карама. Кабугшин растерянно уставился на человека, столь дерзко прервавшего его глубоко спрятанные воспоминания, и только потом до него дошел смысл практически выкрикиваемых им слов:

– Половцы! Половцы впереди, большой отряд!

Хан размышлял всего несколько мгновений – трезво мыслить не получалось из-за охватившего его животного страха, и потому единственным внятным приказом, что вождь печенегов сумел произнести, был приказ к отступлению. Хотя фактически с первых же мгновений оно стало принимать форму неорганизованного бегства.

Сложно сказать, почему Кабугшин вдруг растерял всякое мужество – ведь когда-то он смело ходил в набеги в земли русов, отчаянно рубился с торками, умел поставить на место зазнавшихся половцев. Может быть, все дело в том, что весть о возвращении Шарукана в степи подтачивала его решимость все эти дни, может, его подкосил сам поход, не задавшийся буквально с самого начала? Может, незаметно для самого хана его душа терзалась из-за бессмысленной жестокости, с которой он бросил своих печенегов на куманские кочевья? А может, сердце его подсказывало, что за совершенные бесчинства последует справедливая расплата? Может, годами невзгод развитое звериное чутье подсказывало все последние дни, да практически в голос кричало: «Опасность!» – и вся нервозность хана оттого и зародилась?! От этого самого предчувствия неизвестной угрозы? А может, Кабугшин стал просто слишком стар, чтобы лихо вести в бой свою орду?!

Может быть. Но скорее всего, все эти причины сложились вместе.

Как бы то ни было, хан, следующий в хвосте колонны, развернул коня и отчаянно наподдал ему, судорожно нахлестывая по лошадиным бокам плетью. В эти мгновения он вдруг перестал думать об обоих сыновьях, о лишившемся командира войске, наконец, о народе, поставленном его решениями на край гибели. Нет, он очень остро захотел оторваться от преследования, от опасности, очистить голову от страхов быстрой скачкой. Почувствовать себя молодым в мгновения, когда ветер свистит в ушах… И вот уже тогда, освободившись от страха, Кабугшин собирался взять себя в руки и крепко подумать, что делать дальше. Но не сейчас – сейчас самое главное спастись. Спасти собственную драгоценную жизнь…

Хан ускакал, едва заслышав об опасности, за ним последовали телохранители и приближенные – те самые, кто должен был руководить отрядами в битве. Тысяча отборных воинов, все время находившаяся подле вождя, так же организованно последовала за ним, пусть и с небольшим промедлением.

Кабугшин ускакал, спасая жизнь, еще не зная, что половцы, скорым маршем пройдя по степи, чередой частых, коротких стычек загнали дозоры русов в лагерь, не дав Ростиславу определить место нахождения орды. Он не знал, что Шарукана уже известили о вероломном ударе из Таврии, о крайней жестокости захватчиков – и что хан куманов по прозвищу Старый поклялся всем богам отомстить! По широкой дуге он обошел лагерь тмутараканцев, стремясь навстречу печенегам. А обнаружив, что коварные враги следуют вдоль берега реки, Шарукан послал половину войска обойти их. Так что Кабугшин вел своих людей не к спасению в бегстве – он следовал к гибели, навстречу грамотно подготовленной старым волком ловушке… И когда впереди показались новые вражеские разъезды, буквально обезумев от страха, хан ускакал в степь.

Там его и захватил половецкий дозор – визжащего от страха, загнавшего единственного коня. Связанного, уже ничего не соображающего от ужаса, последнего свободного печенежского хана бросили к ногам Шарукана Старого. Тот с презрением наблюдал за тем, как противник его корчится в путах, не умея сдержать судорог, охвативших тело, а после с едким злорадством приказал порвать Кабугшина лошадьми.

Так закончил свой земной путь некогда мудрый, в свое время не лишенный мужества воин и вождь.

Его лучшие ратники готовились принять бой без хана, без большинства командиров, ускакавших куда-то в степь, но половцы передали предложение Шарукана о плене. Недолго размышляли печенеги – все же не на их руках была кровь невинных, да и вдруг еще не знают куманы о разорении южных кочевий? Что будет, когда враг проведает о случившемся, думать никто не захотел, ведь выбор был прост – смерть с оружием в руках или жизнь в полоне. Сломленные бегством вождя, они выбрали второе.