В колхозной деревне

Поуспокоила старуху и побежала к Варваре. Когда я ехал обратно, видел, как идет Настасья вдоль реки, прижавшись к Варваре. Посмотрел на Варвару — и «не старюча, и не слепуча, и не кривонога», и не «холеры кусок», а хорошая женщина, идет и плачет…

Из-за этой председателевой женитьбы так и не получилось у нас делового разговора.

А когда ехал я домой, пришло мне в голову: ведь для нас всех клевера и севообороты — это проценты да планы, а для нее, для Настасьи, клевера — это судьба и Варвары, и Катюшки, и Танюшки, и бабки!

Никаких новых конкретных обстоятельств я не выяснил, но не то чтобы колебнулся в нашей правоте, а всю дорогу владело мной беспокойство. Думаю о клеверах, а вижу, как идет Варвара берегом и утирает свои слезы линялой косынкой. И до того мне становится не по себе!

Однако приехал я в МТС, поговорил с Аркадием и Игнатом Игнатовичем и опять пришел в нормальное состояние.

…Правда, уже с того времени начали проявляться у меня такие размышления, которыми я не делился с Аркадием. Не то что скрывал от него, а просто держал при себе. Не располагало меня делиться с ним этими мыслями.

Перед самым севом произошло такое событие: приехал к нам в район первый секретарь обкома. Заночевал он в Волочихинской МТС, и на следующее утро весь район знал, что Линочка поила его чаем и выпросила у него для МТС самосвал.

Утром встретились мы с ней в райкоме, и я ее с завистью спрашиваю:

— Как это вы сумели насчет самосвала?

В глазах у нее чертенята, ямочки на щеках прыгают, кудряшки переливаются, но смотрит в сторону и отвечает уклончиво:

— Во-первых, у меня были очень веские основания для такой просьбы. А во-вторых… — и вдруг не выдержала, блеснула зубами, засмеялась, — во-вторых, секретарь обкома тоже человек. Ему тоже можно создать настроение.

Кивнула головой и убежала.

А я смотрю ей вслед и думаю: такая кому хочешь какое хочешь создаст настроение. Повезло ж Лукачу! Послали ему в МТС такую отраду, а мне — лихо мое, Настасью…

Посетовал на свою судьбу, вернулся к себе в МТС и как в яму опустился. Аркадий ходит злой… Ремонт идет плохо…

А день стоит, как нарочно, необыкновенной красоты. На степи снег чуть подтаял, заслюденел и блестит так, что глазам больно. А на другой день смотрим: стоит на дороге газик-вездеход, а по заслюденевшему снегу шагает к нам человек. И так размашисто, твердо, что по одной этой походке можно узнать: первый секретарь обкома к нам приехал, Сергей Сергеевич Соколов.

Человек он степной, вышел из здешних же колхозников. Лицо у него крупное, в редких темных рябинках. Характер твердый, властный, немногословный… До войны он работал в горкоме. Говорят, что и тогда уважали его, но не то чтобы широко знали. А во время войны твердость характера быстро его выдвинула. Недели за две до приезда к нам крепко покритиковали нашего Сергея Сергеевича на пленуме обкома и в партийной печати за ошибки в методах руководства. Покритиковали его крепко, однако доверие с него не сняли.

Раньше раза два бывал он у нас. Пройдется по МТС со мной и с Федей… Скажет пару слов, выяснит корень дела — и точка! Все, что пообещает, обязательно вскорости твердо исполнит. Однако в подробности и в разговоры с людьми он никогда не вдавался.

А в этот раз будто бы и не он. Во все вникает, подробно разговаривает с механизаторами, пытается пошутить. И шутка у него получается нескладная, однако людям не это дорого. Дорого то, что пересиливает человек свою суровость и от людей ждет добро и для людей находит доброе слово. Раньше, бывало, мы с ним втроем — вчетвером ходим по МТС, а в этот раз окружила нас куча народа. Как из-под земли появился интересующийся всем дед Силантий. Ему, видно, показалось, что Сергей Сергеевич именно к нему, к деду, явился с персональным визитом. И Настасья наша тут же ходит, молчит и моргает.

Собеседник мой замолк и закурил черную замысловатой формы трубку. Трубка эта не шла к его юному лицу с девичьими глазами.

— Есть у Насти эта манера… — задумчиво продолжал он. — Пока человек для нее не ясен, она будет при нем ходить, себя не выказывая. Вежливая, молчаливая. И не от притворства у нее это, а от какого-то повышенного внимания, от ожидания. Словно от каждого человека спервоначала ждет она каких-то чудес. И от этого ожидания сперва вся затихает. Точно и нет ее, а есть только этот интерес к человеку. Потом все пристальнее приглядывается, будто хочет вернее понять человека. Потом появляется в ней сомнение. Критически начинает примеривать, чего этот человек стоит. Решает, каким боком к нему следует повернуться и какую сторону своего разнообразного характера следует ему выказать! Пока все эти стадии развития в ней последовательно происходят, она все молчит! А уж когда эти все стадии пройдены и вопрос решен, тогда держись!

Удостоит своего расположения — поведет себя запросто, по-свойски. Если же не по ней человек, начнет она кидаться на него, как на нас с Федей. Мало кто относился к ней середка-наполовинку — или уж души в ней не чаял, или уж от одного ее имени озноб пробирал…