И началось! Спорить, кричать, доказывать! Пшеничкин, красный, как варёный рак, кричал, что лошади подохнут, что он отвечать не будет, что лошадь — не мотоцикл и не автомобиль, в неё бензину не нальёшь, что ей требуется не бензин, а рацион зоотехники, и что он вообще не понимает, как понимать непонятное. Катков скороговоркой резал, что огород — это деньги колхоза, что всё надо делать планово.
Платонов молчал и думал.
Прохор Палыч слушал, слушал всё это, да ка-ак стукнет кулаком по столу:
— Всем в поле! Во всех справочниках и календарях написано — борьба за урожай, борьба за хлеб и тому подобно. А вы с капустой, с дубками, с лошадями своими лезете! На подрыв пошли! Не позволю!
Платонов молчал и думал. Потом все трое сразу вышли. Алёша Пшеничкин с досады настёгивал себя по сапогу плетью, Катков выскочил пробкой и стукнул дверью, а Платонов вышел спокойно, будто ничего особенного не произошло.
Время шло. Уже одиннадцатый час дня, а народ слонялся по двору вокруг правления, многие сели на травку, курили и балагурили; волы и лошади стояли запряжёнными, ездовые сидели, свесив ноги и греясь на солнышке, как заправские лентяи. Никогда такого не было в колхозе «Новая жизнь», а тут получилось… Вот вышли бригадиры из правления, а народ — к ним: «Что ж, мол, это такое? Какой наряд?»
— Не знаю, — сказал Пшеничкин.
— Чёрт его знает! — сказал Катков.
— Все в поле! — сказал Платонов, увидев подходящего Прохора Палыча.
Раздались возгласы:
— А чего в нашей бригаде всем делать в поле? Капуста пропадёт.
— Убирать скоро, а в нашей бригаде крытый ток не закончен. В лес надо.
Прохор Палыч всё это слышал. Он сразу понял, откуда ветер дует, и сказал бригадирам:
— Вот, полюбуйтесь на вашу дисциплину! Двенадцатый час, а у вас люди лодырничают. Развалили колхоз, проходимцы вы этакие! Да ещё и массу подстроили на меня, слова-то говорят ваши! Слышь: о капусточке да о дубочках. Эт-то мы учтём!
Тем временем, пока народ волновался, Платонов сказал двум другим бригадирам:
— Зайдёмте-ка на конюшню да посмотрим, что там сделать: пора, наверно, мазать её.
Прохор Палыч упёр руки в бока, расставил галифе во всю ширину крыльца и решил наблюдать, будет ли выполнен его наряд, а бригадиры вошли в конюшню. Там Платонов и Говорит:
— Алёша! Ты садись на меринка и — за село: встречай и направляй своих, куда следует; а ты, Митрофан Андреевич, садись на мотоцикл и — на огород: встречай своих и моим скажешь, а я догоню помаленьку на дрожках. Но из села выходить всем только в поле. Понятно?
— Есть! — ответили оба и повеселели.
А Катков, проходя мимо председателя, успокоил его:
— Всё будет исполнено в точности по вашему наряду!
Прохор Палыч был очень доволен, что он повернул руль руководства на полный оборот, и, возвратившись, сказал счетоводу:
— Ничего-о! Повернём ещё круче! А тебе вот что скажу: ты мне приготовь сведения к вечеру.
— Какие сведения?
— Сколько коров, лошадей, свиней, птицы разной и прочих животных; и притом на малюсенькой бумажечке, чтоб на ладонь улеглась. Понял? Случа́ем, если доклад — всё под рукой. — И Прохор Палыч накрыл ладонью воображаемую бумажку.
Счетовод был человек пожилой, лет пятидесяти пяти, в очках с тоненьким блестящим ободком, полный, но очень живой и подвижной и весьма сообразительный, как и все колхозные счетоводы. Зовут его Степан Петрович. Он пережил уже шестнадцать председателей и толк в них знал очень хорошо. Спорить с Прохором Палычем он не стал, а заверил:
— Будет исполнено в точности!
— Во! Это по-моему! Люблю!
Микроскопическими цифрами исписал Степан Петрович листок из блокнота и, передавая его Прохору Палычу, почему-то улыбался.
— Тоже, наверно, жук! Чего ухмыльнулся?
— Никак нет, не жук. Херувимов Степан Петрович.
— То-то, что Херувимов… М-м-да… Фамилия — того…
Один раз, правда, удалось Прохору Палычу отчитаться по животноводству с этой шпаргалкой, но потом засыпался: о чём ни скажет — всего, оказывается, на самом деле больше, а в бумажке, что под рукой, — меньше. А дело в том, что свиньи поросились, коровы телились, лошади жеребились — всего прибавлялось. Задумался он: как же наладить учёт?
Степан Петрович советует искренне:
— Каждый раз надо брать у меня новые данные и проверять в натуре.
Хоть и подозрительная фамилия у этого счетовода, но Прохор Палыч попробовал делать так. Всё-таки счетовод, а не агроном какой-нибудь.
Однажды вызывают Прохора Палыча с докладом по животноводству. Выписал ему Степан Петрович всё, как полагается, и пошёл он проверять в натуре. Приходит на свинарник:
— Сколько свиней?
— Сто одна.
— Так. Правильно. А сколько поросят?
— Двести.
— Брешешь! У меня записано сто восемьдесят два.
— Так ночью две свиноматки опоросились.
— Фу, чёрт! И надо им пороситься тут, в самое это время, будь они неладны!
Пошёл в телятник.
— Сколько телят?
— Семьдесят.
— Брешешь! У меня — семьдесят два. Почему, спрашиваю, меньше на два головодня? Зарезали телков, мошенники!