В колхозной деревне

— Догадались, — ответил Пётр Кузьмич вполне серьёзно. — Удовлетворим.

Игнат повеселел, речь пошла смелее, а Алёша Пшеничкин облегчённо вздохнул.

— Не всё! — продолжал Игнат. — Случаем — пожар, то как? Двое только и тушить будем? А все прочие — анархия да караул-батюшки? Нет, товарищи, нельзя! Нельзя. У Петуховых хата горела, то что тогда получилось? Один полез на лестницу да испугался и — назад, а снизу двое сразу вверх лезут: столкнулись и грохнули наземь все втроём вместе с лестницей. Было ж такое дело? Было — никто не отрицает. Никита печёнки отбил где? На пожаре — с лестницы упал… А хата всё равно сгорела.

— Разгадал! — воскликнул Пётр Кузьмич. — Дружину добровольную надо организовать. Так?

— Точно, — подтвердил Игнат.

После короткого обсуждения решили вопрос и насчёт дружины, но Игнат не унимался.

— Не всё ещё. Что лучше: тушить пожар или не допустить пожара? Каждому ясно, товарищи, что лучше делать так, чтобы пожара не было совсем. Ставлю ребром, — он поставил ладонь ребром, посмотрел на неё и продолжал, — опахать тока, обсадить зернохранилище, следить за исправностью огнетушителей, — тут он рубанул ладонью воздух. — Ребятишкам спичек в сельпо не продавать ни под каким видом и табаку — тоже. Когда это безобразие кончится? Сам — с цыгарку, а дымит, как паровоз! Так. И ещё добавлю: на фермах — под метёлку, ни соринки, ни соломинки, чтобы огонь не подобрался. Какая первая заповедь — спрашиваю я вас, товарищи? Какая? Отвечаю: ни одного пожара за лето!

Пётр Кузьмич зааплодировал, и все его поддержали.

В тот же вечер Игната отозвал в сторону бригадир Платонов — тот, что ездит только на дрожках, — и сказал так:

— Хорошо действуешь, Игнат Прокофьевич, хорошо. — Тут Платонов сделал таинственное лицо, осмотрелся по сторонам, хотя они стояли в дальнем углу комнаты, и по секрету зашептал: — Люди могут сказать, мол, за пожарами следит, а своя хата антипожарная. Чуешь? Конёк прикрой и глиной залей, обмажь хату, побели!

— То — личное, тьфу! — так же тихо прошептал Игнат и даже плюнул тихонько.

— Другие-то хаты личные, а ты же их охраняешь. Тут пример должен быть. Чуешь?

Игнат задумался.

Несколько дней подряд он ходил с палкой в руках по токам, к комбайнам, бывал на фермах, ходил в самую жарищу, и головы ему не напекло, как на апробации, хотя дни стояли ещё более жаркие, чем тогда.

Пришёл Игнат в бригаду Алёши Пшеничкина на ток и говорит:

— Опахать! На правлении решили и инструкция гласит: опахать на двенадцать метров кругом.

— Сейчас не могу, — возражает Алёша, — все лошади заняты.

— А после пожара можешь? — задаёт вопрос Игнат.

— Но! Прилепился! — неосторожно сказал Пшеничкин.

— Как, как? Ты меня ставил на должность?

— Я.

— Почему тогда не выполняешь инструкцию? Если так, давай другую работу!

— Ну, завтра, понимаешь, завтра!

— А я завтра — иди к тебе, проверяй?! Их четырнадцать токов в колхозе: если все — завтра, то двадцать восемь дней потребуется. Инструкция гласит: ток готов — опаши!

Алёша начинал волноваться.

— Тебе надо, чтобы я лежал, — обратился Игнат к бригадиру. — Буду лежать. — И он, правда, вытянулся среди тока и подложил ладонь под голову. — Лежу, пока ток не опашешь. Я всё сказал, Алексей Антонович. Хоть три дня буду лежать, я могу. — Он помолчал и уверенно заключил: — Опашешь! Скирдой меня закладывать не будешь!

Пшеничкин даже плюнул с досады.

— Сергей Васильевич, — крикнул он, — выпрягай из брички! Давай опашем ток… Плуг — там, в сарае.

После того, как опахали ток, Игнат направился к комбайну. На ходу взошёл на штурвальный мостик, вытащил из держателя огнетушитель, постучал по нему щелчком, сошёл снова вниз, забежал вперёд и поднял руку. Комбайнер — молодой, широкоплечий паренёк, покрытый пылью и половой так, что и не поймёшь, то ли — брюнет, то ли — блондин, — замахал ему рукой и закричал:

— Сойди, говорю!

Тракторист грозил Игнату кулаком из дверцы кабины и жестом показывал, как он раздавит его в лепёшку, но тот стоял невозмутимо. Стал и весь агрегат. Все подбежали к Игнату: тракторист, комбайнер, штурвальный, двое соломокопнильщиков. А Игнат вдруг сел на землю, видимо опасаясь, что его просто столкнут с дороги. Комбайнер совал ему громадный гаечный ключ к носу и кричал:

— Остановить агрегат — преступление! У меня — норма, у меня — сроки! Ты понимаешь — хлеб!

Игнат сказал:

— Садитесь!

Никто, конечно, не сел, и все дружно плюнули, а тракторист вскочил в кабину и включил скорость. Залязгали гусеницы трактора, загремел комбайн. Но Игнат лёг, опершись на локоть, и ковырял соломинкой в зубах. Гусеницы остановились в двух метрах от него: поверни тракторист вправо — хлеб помнёшь, поверни влево — зарежешь хедером Игната. А тот поманил пальцем комбайнера: дескать, придёшь всё равно, через человека не поедешь! Комбайнер подошёл, ударил фуражкой оземь и начал выражаться разными словами, а Игнат спросил:

— Огнетушитель — для чего? — и, не дожидаясь ответа, сообщил: — Для безопасности от огня. Заряди!

— Да заряжу вечером, на заправке! Не могу допустить простой! В райком пожалуюсь!