В клетке

Ни разу в жизни не доводилось ей испытывать такого душевного подъема, такого блаженного чувства, как в эти минуты: возможность просто открыть ему все до конца, положить эту правду к его ногам — величественно и храбро. Разве само это место, и дурная слава его, и обстоятельства их встречи не придавали свиданию их вид совсем непохожий на то, чем оно было на самом деле? Но не в этом ли как раз и заключалась вся красота?

Так она — величественно и храбро — обрушила на него эту правду и понемногу начала чувствовать, что он то готов принять ее, то вдруг снова от себя отстраняет, как будто сидят они оба где-нибудь в будуаре на обитом шелком диване. Она ни разу не видела, как выглядит будуар, но слово это столько раз появлялось у нее в телеграммах. Во всяком случае, то, что она сказала, запало ему в душу, и это можно было видеть по движению, которое он почти тотчас же сделал, — рука его потянулась к ее руке, прикрыла ее, и в этом прикосновении девушка ощутила всю его власть над нею. Это не было пожатием, на которое надо было бы отвечать, не было и таким, которое следовало сразу отвергнуть; она сидела необыкновенно спокойно, втайне радуясь в эти минуты тому, что он взволнован и озадачен тем впечатлением, которое она на него произвела. Волнение его превзошло все, чего она могла ожидать.

— Послушайте, право же, вам не надо уходить! — вырвалось у него наконец.

— Вы хотите сказать, уходить из конторы Кокера?

— Да, вы должны оставаться там, что бы ни случилось, и кое-кому помочь.

Некоторое время она молчала — отчасти потому, что ей было странно видеть, что он так озабочен ее судьбой, как будто все это действительно могло иметь для него значение, и что ответ ее в самом деле его тревожит.

— Так, значит, вы поняли до конца все, что я пыталась сделать? — спросила она.

— Конечно, для чего же я и кинулся к вам, когда вас увидел, как не для того, чтобы поблагодарить вас?

— Да, вы так и сказали.

— А вы что, мне не верите?

Она на мгновение взглянула на его руку, по-прежнему лежавшую на ее руке; заметив этот взгляд, он тут же ее отдернул и с какой-то тревогою скрестил обе свои на груди. Оставив его вопрос без ответа, она продолжала:

— А вы когда-нибудь обо мне говорили?

— Говорил о вас?

— Ну о том, что я работаю там… что все знаю и еще что-то в этом роде.

— Никогда, ни одной душе! — воскликнул он.

От волнения у нее сдавило горло; последовала еще одна пауза; потом она снова вернулась к тому, о чем он ее только что спрашивал.

— Да, я убеждена, что вам это нравится, то, что вы всегда можете найти меня там и что дела у нас идут так легко и слаженно. Если только вообще они куда-то идут, а не стоят на месте, — засмеялась она. — Но если даже и так, то почти всегда на каком-нибудь интересном месте!

Он собирался сказать что-то в ответ, но она опередила его и весело и просто воскликнула:

— Вам хочется в жизни очень многого, много комфорта, и слуг, и роскоши — вы хотите, чтобы жизнь была для вас как можно приятнее. Поэтому, насколько в силах некоего лица способствовать тому, чтобы это было так…

Она повернулась к нему с улыбкой, как будто что-то соображая.

— Послушайте, послушайте! — Все это его очень забавляло. — Ну и что же тогда? — спросил он словно для того, чтобы доставить ей удовольствие.

— Ну так означенное лицо должно действовать исправно, мы должны так или иначе это для вас наладить.

Откинув голову назад, он расхохотался; его это действительно веселило.

— Ну да, так или иначе!

— Что же, думается, каждый из нас что-то делает, не правда ли? Каждый по-своему и в меру своих ограниченных способностей. Мне, во всяком случае, радостно думать, что вы этому рады; уверяю вас, я делаю все, что только в моих силах.

— Вы делаете больше, чем кто бы то ни было! — Он зажег спичку, чтобы закурить еще одну сигарету, и пламя осветило на миг завершенную красоту его лица, умножавшего приветливою улыбкой признательность, которую оно излучало.

— Знаете, вы удивительно умны; вы умнее, умнее, умнее!.. — Он едва не произнес что-то ни с чем не сообразное; но потом, пустив клубы дыма и резким движением повернувшись на скамейке, умолк.

17

Несмотря на его недомолвку, а может быть, как раз по этой причине девушка почувствовала, что фигура леди Бредин, имени которой он едва не изрек, выросла вдруг перед ними, и с ее стороны было уже явным притворством, когда, выждав немного, она спросила:

— Умнее кого?

— Знаете, если бы я только не боялся, что вы сочтете меня краснобаем, я бы сказал — умнее всех! А если вы уйдете из вашей конторы, то где же вы тогда будете работать? — спросил он уже более серьезным тоном.

— О, это будет так далеко, что вам меня не найти!

— Я вас найду везде.