В каждой избушке свои...

— Извините, пожалуйста! — крикнула Соня. Крик получился неубедительным. — Эй, хозяева! — предложила она невидимым владельцам дома более деревенскую формулировку. Хозяева не проявили признаков жизни. Им там уютно, вблизи оранжевой лампы, возле бока потрескивающей дровами печи… А Соню мороз кусал за ноги, как бультерьер. Пальцы в варежках застыли в обмороке. Не дожидаясь, пока они совсем скончаются, Соня непослушными руками слепила снежок и бросила в окно. Стекло зазвенело, а Соня вскрикнула — так стремительно в ответ на звон прильнуло к той стороне окна чёрное, против света, лицо. Прильнуло — и отшатнулось. Приглушённый звон, дребезг. Через полминуты на заснеженное закатное крыльцо выпульнулось явление: грубовязаная кофта, из-под шерстяной юбки — тренировочные брюки с лампасами. Поверх всего — внахлёст — телогрейка. Растрёпанные волосы по цвету сливаются со снегом. Лицо — не понять, что в его морщинах: гнев или испуг?

— Баба Маруся! Ой, баба Маруся! — Грубые изработанные пальцы, сложась троеперстно, часто-часто кладут крестное знамение. — Чего тебе надо? Не тронь меня!

— Я не баба Маруся! — Ну вот, подумала Соня, в этом пальто меня приняли за старуху. Этого следовало ожидать…

Хозяйка припала к калитке с той стороны. Глаза бдительные, испуганные, светлые. Простейшие глаза, наивные. Такие не солгут, даже если захотят.

— И правдать, не баба Маруся… А кто, родственница ихняя?

— Нет…

— Болтай! Ты ж в родню свою удалась. Акинфиева?

— У меня мама — Акинфиева. Девичья фамилия…

— Что, Людкой зовут?

— Людмила Алексеевна.

Трудно, от обсевшего снега, подвинулся калиточный засов.

— Это ты, значит, бабы Маруси двоюродная правнучка. Вали в дом, если за тобой больше никого нет.

«Сука!»

Это ёмкое словечко, оскорбительное для женской сущности, показалось Илье посторонним, не способным затронуть его жену, которую он почти сутки, начиная со вчерашнего вечера, ругал по-всячески. Нет, она не сука… Она — соня. Садовая соня, зверёк-вегетарианец, похожий на мышь, но с длинным пушистым хвостом. Раньше то, что имя жены совпадает с названием очаровательной тварюшки, умиляло Илью, теперь он представлял, как стискивает в кулаке эту мышь с длинным хвостом, которая пищит, обгаживается и, финально, испускает дух при хрусте шейных позвонков. Соня — садовый вредитель. А его Соня — вредитель всей его жизни. Его бизнеса. Зачем она так? Это ведь Илья всё для неё, для сына! А она, глупая и упорная, лезет в святая святых, доискивается того, что невозможно выставлять на всеобщее обозрение… Есть слова, которые нельзя выставлять на всеобщее обозрение. Ритуал, сказала она. Да, ритуал. Но при чём здесь психиатрия?

Дед Ильи был колдуном. Тот самый дед, который принял роды у городской невестки, когда городской сын привёз её на погляденье. И в детстве Илью часто отправляли на лето в деревенский дедов дом. Там даже в знойные июльские недели застаивалась тихая прохлада; печально и успокоительно пахло мятой и другими травами, особенными, названия и сроки сборов которых знал один дед. Дед много чего знал… Ради этого к нему люди из четырёх деревень наведывались — одной родной и трёх окрестных. С подношениями — простыми: мёд, сало, шерсть… Чаще — бабы, но попадались и мужики. Мужчины по большей части просили хозяйства справного — и чтобы председатель колхоза не больно-то наседал. А вот женщины… Просьбы женщин были сложнее, выкладывали они их деду строго наедине. Да и мал тогда был Илюша, чтобы просьбами бабьими любопытничать. Дед умер, когда ему исполнилось десять лет…

Может, если бы дед дожил хотя бы до тринадцатилетия внука, передал бы ему всю свою премудрость. Но и так успел кое-что передать, поглаживая крупной шершавой рукой по затылку — так, что слова как будто передавались мозгу в месте поглаживания, а не в ушах. Вероятно, так оно и было, потому что Илье речь деда припоминается удивительно гладко, хотя, помнится, старик не был речист.

«Ты знай, Илюша: молиться в мире некому. Мир — он ведь неживой. Он… ну как машина. Большая, сложная. Вот как у меня часы с кукушкой, только сложнее. А мы, колдуны — техники-механики. Знаем, где подмазать, где стрелки передвинуть, где пружину подтянуть, чтобы завертелось по-нашему».

«Дедушка, а как сделать, чтоб завертелось по-нашему?» — слышит Илья свой детский, странно резонирующий внутри черепа голос.

«Чтоб машину в свою сторону отладить и удачу к себе приманить? Это по-разному называется: жертва, обряд, ритуал — если уж совсем по-научному».

«Жертва — это когда убивают?»

«Ну, зачем сразу — убивают… Когда убивают — это жертва самая сильная. Зависит ещё от того, кого убить. Если курицу — это одно, простого человека — другое, а колдуна — совсем, скажем, третье… Но бывают и обыкновенные жертвы. Бескровные. На чужой глаз покажется — глупость, а ведь помогает! Ну, да чужому глазу смотреть на то и незачем. А то, чего доброго, сглазят…»