Пионеры подводной Антарктики.
Во второй половине февраля наш отряд возвратился из полевого лагеря в горах Принца Чарльза, где мы прожили больше месяца, на основную базу геологов Советской антарктической экспедиции. Сюда, к краю ледника Эймери, дней через десять за нами должен был прийти корабль.
Настроение было отличное. Я шел от самолета к палаткам, почти не ощущая тяжести рюкзака, заполненного образцами горных пород, и удивлялся происшедшим на базе переменам.
Палатки и домики заснежены. Заснежена и единственная, находящаяся вблизи базы скалистая сопка. День был солнечным. Мои последние очки были раздавлены в самолете, и я щурился от нестерпимо яркого света, льющегося, казалось, отовсюду.
Антарктическое лето закончилось. «Минус восемнадцать,- сказали летчики,- после вчерашней пурги захолодало». Мокрой снежной каши, в которой мы утопали месяц назад, и в помине не было.
Сторонясь от оголтело мчащегося навстречу вездехода, я оступился в скрытую от глаз заснеженную колею, рюкзак потянул меня назад, и я уселся прямо в снег. Мимо, не сбавляя скорости, профыркал вездеход. За ним на прицепе скользила плоская металлическая волокуша. На ней на брезенте полулежал большой человек в гидрокостюме в обнимку с двумя аквалангами. Лицо человека на волокуше - он был без маски, - стянутое со всех сторон темной резиной, было бледно и хранило, как мне показалось, грустное выражение. Во рту у него торчала сигарета. Волокуша проскользила всего в двух метрах от меня, и аквалангист, взглянув на меня, нелепо сидящего на снегу, пыхнул сигаретой.
Так состоялось мое знакомство с Евгением Грузовым, руководителем группы биологов-аквалангистов 16-й Советской антарктической экспедиции, научным сотрудником Ленинградского зоологического института, кандидатом биологических наук.
Вечером я уже сидел в его палатке, и мы разговаривали, с интересом разглядывая друг друга. В Антарктиде после долгого пребывания в однообразной обстановке испытываешь своего рода жадность к любым встречам, связанную прежде всего с желанием почерпнуть что-то новое. Со старыми товарищами уже настолько все переговорено, что наперед знаешь, кто что скажет.
Женя без гидрокостюма выглядел совсем по-иному: среднего роста, щуплый. Совсем не таким представлял я себе антарктического подводника.
Он расспрашивал меня об озерах в горах, ему хотелось успеть побывать и там, посмотреть, есть ли жизнь на дне пресных водоемов. Хотя позади был год зимовки в «Мирном», он был полон новых планов.
Я знал, что Грузов - один из пионеров подводного плавания в Антарктиде. В 1966 г. вместе с Михаилом Проппом и Александром Пушкиным он открыл этап подводных гидробиологических исследований у берегов ледяного континента. В тот год я тоже был в Антарктиде, но о другой ее части, в горах Земли Королевы Мод, и нам не довелось встретиться.
- Тогда мы начинали с нуля,- говорил Женя.- Никто из наших еще не спускался под воду в Антарктиде. Мы не знали, что нас ждет. А нас пугали всякими неожиданностями- косатками, которые только и ждут, чтобы нас слопать, низкими температурами. Мало кто верил тогда в успех. Одни считали наши планы слишком опасной затеей, другие - эксцентричной выходкой, чисто спортивным мероприятием.
Приходилось по многу раз доказывать бесспорную истину, что акваланг - это аппарат, имеющий неоценимое значение для науки, что именно благодаря ему возможно непосредственное изучение подводного мира, контакт человека с подводной средой, в том числе и подо льдом в Антарктике.
- Теперь-то все пошло как по маслу,- продолжал Женя.- В «Мирном» нас пятеро жило на острове, километрах в трех от станции. Своя, можно сказать, зимовка. Два сборных домика, соединенных крытым переходом. Ездили в «Мирный» в основном только в баню. Зимой на вездеходе по припаю, а летом - на моторной лодке. Причала в «Мирном» не было. Один сидел в лодке, другие мылись. Потом менялись. Перезимовали хорошо. Через день, редко два, делали погружения. Нам ведь нужно было проследить годовой цикл жизнедеятельности подводных организмов, все изменения от сезона к сезону. Всего сделали около двухсот погружений.
- А не холодно там, в воде? - не удерживаюсь я и задаю этот тривиальный вопрос.
- Сейчас я уже не мерзну,- улыбается Женя.- Под резиной у меня несколько свитеров, штанов шерстяных, А потом больше получаса мы в воде старались не задерживаться. Раньше в Баренцевом море приходилось работать при плюс 6. А это всего на восемь градусов теплее. Здесь почти постоянно минус 1,8°.
Я говорю Жене, что когда увидел его на волокуше, то пожалел: такой вид у него был несчастный. Женя хмыкает.
- Это точно, несчастный. Лежал и думал, почему здесь на дне не так, как в «Мирном», растительность не такая пышная. Что это, общая закономерность или просто в том месте, где мы ныряем, снега на льду много скапливается и световой режим для растений неблагоприятный? Вот лежу, мучаюсь и вдруг вижу - человек с рюкзаком на снегу посреди лагеря сидит, странный… Обессилел, думаю. Вот уж у кого вид был несчастный.