В году тринадцать месяцев

— Послушай, Алешка, мало ли что я могу сказать дома с досады.

— Так он что… не дуб?

— Алешка, ты уже не маленькая.

— Нет, ты скажи… он что — не дуб? Зачем тогда говорила?

— Я говорила… Что я говорила?.. Что ты, в самом деле, меня допрашиваешь? У меня с ним были плохие отношения. Я несколько раз уходила пораньше с работы, когда ты болела. Это ему не нравилось, Игорь Андреевич — человек трудный, но работать с ним легко.

— Он, оказывается, человек, а не дуб?

— Да, человек. И не повторяй всякие глупости, которые услышишь дома.

— Это глупости, да? Это же не глупости, мамочка? С вами невозможно разговаривать. Вы всегда так, сами говорите, а потом… Может, никакого нахала нет в гараже? Может, это все одни ваши глупости? А я из-за них чуть на аутодафе не пошла.

— Куда не пошла?

— На костер — вот куда! Вы зря говорите, а меня могли бы сжечь. Ты это понимаешь?

— Я ничего не понимаю.

Алена вообразила, что под ней не гладкий пол кухни, а сухой хворост, который осталось только поджечь, и осуждающе посмотрела на маму с высоты этого хвороста.

— Алешка, — мама растерялась, — при чем тут мой начальник и ты? Какой костер?

— Не понимаешь, тогда мне тем более надо идти, потому что я понимаю и хочу, чтобы все понимали.

— Кто — все?

— Люди, человеки.

— Положи пальто. Ты можешь мне ответить, какой костер?

— Дай я сначала оденусь.

— Не дам.

— Нет, дай!

Мама выпустила из рук пальто. Алена натянула его, схватила кашне, стала запихивать под воротник. «Первым делом к Раисе Русаковой, извиниться за «И-го-го!», потом к Сережке Жукову, рассказать ему про Марь-Яну, посоветоваться, что делать. А завтра написать письмо Игорю Андреевичу, тоже извиниться». Она думала, что он «дуб», а он, оказывается, хороший главный инженер и просто не любит, когда раньше времени уходят с работы.

— Завтра отнесешь письмо Игорю Андреевичу, — сказала Алена. — Я ему напишу. Ты не думай, я напишу.

— Ладно, ладно, напишешь, только объясни мне, куда ты собралась, голодная?

— Пусть я лучше останусь голодная, чем так жить. Пусть я лучше умру, чем так!

— Как, Алешка? — Мама и хмурилась, и улыбалась, и уже не знала, как себя держать с дочерью, как не отступить перед таким напором. — Куда тебе надо идти?

— И дырочек в сыре не было?

— Каких дырочек?

— Ты говорила, что дураков у нас много, одна Нюрка умная. Сейчас скажешь, какая Нюрка?

— Какая Нюрка, Алешка?

— Продавщица. Ты говорила, что она недовешивает по такому кусочку сыра, две дырочки не уместится, а получаются из этих дырочек ковры и хрусталь.

Мама помогла Алене заправить кашне.

— Нет, ты скажи, — из дырочек ковры получаются?

— Не знаю, Алешка.

— Не знаешь, а как же ты говорила? Не знаешь, а говоришь.

— Не знала я, что ты это слышишь и об этом думаешь. Какие странные мысли в твоей голове.

Алена не дала маме поправить вязаную шапочку, сдернула ее с головы, выбежала на лестничную площадку и там надела, как получилось.

Трезвым отец Раисы Русаковой любил играть в шашки. Он сидел в майке за столом, думал над очередным ходом. Кисть правой руки и указательный палец — забинтованы. Наконец он сделал ход, двинул забинтованным пальцем шашку и громко крикнул в коридор:

— Ходи!

Никто не появился из коридора. Он крикнул еще раз:

— Балда Иванна!

Вошла мать Раисы, женщина с усталым лицом, жиденькими волосами, собранными на затылке в узел, поставила на стол пирог и сахарницу.

— Ходи! — нетерпеливо сказал муж.

Жена вытерла руки о фартук, тоскливо посмотрела на доску.

— Варенье какое поставить — вишневое? Или черноплодную?

— Ты ходи сначала.

Она вздохнула, не присаживаясь на стул, склонилась над доской, двинула шашку.

— Балда Иванна ты и есть. Раз, два, три. Одним махом трех убивахом.

— Ну и слава богу. — сказала жена с облегчением и хотела уйти, но муж не пустил.

— Садись на мое место. А я возьму твою позицию и выиграю.

Он обнял жену за плечи и повел к своему стулу.

— Да не хочу я, не умею! — вырвалась жена. — Что ты пристал со своими «сашками»? Мало мне этих «сашек-пышек» на кухне?

Она говорила, подкрепляя каждое слово жестом. По радио передавали марш. Русаков включил радио на полную громкость, поймал жену за одну руку, потом за другую, пытался закружить под марш.

— Вальс устарел, говорит кое-кто сейчас…

Жена сначала сопротивлялась, потом смирилась, обмякла, сказала ласково:

— Дурень ты дурень.

— Победила дружба, мать. В спорте всегда побеждает дружба.

В дверь позвонили.

— Это ко мне, — сказала Раиса, быстро выходя из своей комнаты. Она ждала Алену, и Алена пришла. В коридоре Раиса замедлила шаги, чтобы показать, что она никого не ждет и потому не торопится. — Кто там?..

Обычно она не спрашивала, но сейчас решила спросить — а вдруг кто-нибудь, кого не надо пускать.

— Я — букашка, — послышалось из-за двери.

Недавно подруги видели на почте женщину. У нее не принимали бандероль во Францию. «Я — букашка, — убеждала женщина приемщицу. — Это профессор посылает, а я только принесла. Я — букашка, понимаете? Я — букашка!»

Девчонок поразило, с какой настойчивостью женщина называла себя букашкой. Они обе запомнили самоуничижение женщины и часто играли в эту игру. Раиса открыла дверь.