В эту ночь и во все другие (СИ)

Антон мягко берёт её лицо в тёплые ладони, смотрит. Таня видит, как свет уличного фонаря вперемешку с болью за неё отражается у него в глазах. Тане кажется, что Антон этой болью дышит, что она сама может на ощупь её почувствовать, и ей плохо оттого, что Антон страдает.

― Это просто салют, ― говорит он ещё раз, ловя её взгляд.

― Да, ― отвечает Таня и снова обнимает его, засовывает закоченевшие от страха ладони под подол толстовки. Антон не вздрагивает от холода её рук. Таня не хочет шевелиться.

― Я не думала, что мне будет сниться всё это, ― ломко шепчет она, закрывая глаза. ― Я думала, это закончилось.

Антонова рука ложится ей на затылок. Таня чувствует, как он хмурится, пытаясь подобрать подходящие слова.

― Да… Такой вот неприятный бонус, ― слабо улыбается он и снова дотрагивается до её волос. ― Неожиданно, да? Ничего, Таня. Как-нибудь справимся.

― Я не знаю, как я буду в училище. С этим, ― почти с ужасом говорит она.

Антон неожиданно отпускает её. Разом пропадает всё тепло, и Таня инстинктивно тянется ему вслед, но он и не уходит: остаётся сидеть на пятках перед ней, весь залитый золотистым светом фонаря. Почему-то только сейчас она замечает, что Антон гораздо выше и крупнее её. Ей это нравится: он весь ― большое, крепкое, надёжное тепло, и к нему хочется льнуть.

Он смотрит на неё недолго, но внимательно, придерживая обе её руки, а потом вдруг, тряхнув нестрижеными волосами, спрашивает обычным своим, повседневным тоном:

― Выйдешь за меня замуж?

Таня хлопает глазами и открывает рот.

― Чего? ― усмехается нервно, всё ещё чувствуя отголоски грозы внутри.

― Тебе не придётся жить в училище, ― торопливо договаривает он.

― Только это? ― тихо спрашивает Таня.

Глаза у него тёмные-тёмные и почему-то напуганные.

― Я… ― запинается он. ― Я буду любить тебя.

Тане смешно и чуть-чуть горько. Вспоминается ночь на аэродроме.

― Как долго? ― почему-то спрашивает она.

― Ну… По крайней мере, до тех пор, пока ты не повесишь на окна розово-оранжевые шторы и не обставишь подоконники своими кактусами и фикусами, ― выдаёт он и смотрит на Таню из-под густых бровей загнанным зверьком, с тревогой ожидая: улыбнётся или нет?..

Таня улыбается. Ей почему-то щекотно.

― Ну, нет, ― тихо смеётся она. ― Это слишком мало!

Его глаза теплеют, а сам он становится серьёзнее.

― Мало? ― переспрашивает, сглатывает, примирительно разводит руками и качает головой. ― Ну, тогда… До конца времён?

Таня совсем смеётся и снова жмётся к нему. В голове у неё ― кавардак, остаточная тревога и немножко дурацкого счастья.

― Я не буду брать твою фамилию, ― заявляет она, чуть-чуть задыхаясь.

― Хорошо, ― соглашается Антон. ― Твоя тебе идёт куда больше.

― И я не буду готовить, потому что не умею.

― Безе у тебя замечательная.

― Замечательное. Безе ― это оно, ― улыбается Таня ему в плечо. ― Ну, а ты что не будешь делать?

― Не буду? ― на секунду задумывается он и становится очень серьёзным: ― Не знаю. Но если ты согласишься, Таня, то я буду рядом с тобой. До конца времён, помнишь? В эту ночь и во все другие.

Таня смотрит на разобранную постель, совсем золотую от света фонаря, на крепкую спину в серой тёплой ткани. Перебирает в пальцах чёрные жёсткие волосы, чувствует горячее дыхание у себя на шее и тёплый, мягкий поцелуй где-то под ухом.

И понимает: от такого предложения она вряд ли откажется.