В двух шагах от войны

Внизу у самой кромки воды на старой перевернутой лодке сидели двое парней - один побольше, другой поменьше. Я к ним не особенно присматривался, и, когда маленький свистнул и помахал мне рукой - дескать, спускайся, - я удивился: в Архангельске я никого из ребят еще не знал. Батя, правда, говорил, что народ здесь хороший - добрый и отзывчивый.

- Чего вам? - спросил я дружелюбно.

- Давай сюда! - крикнул парнишка. - Покажем чегой-то.

"Ладно, - думаю, - надо же наконец знакомиться". Перелез через перила и по невысокому, но довольно крутому откосу спустился к реке.

- Привет, - сказал я. - Чего покажете?

Парни молчали и разглядывали меня с ног до головы. Я тоже на них смотрел. Один здоровый, совсем белобрысый, с носом картошкой, толстогубый, глаза маленькие, словно заплыли. Рубашка на нем грязная и залатанная, ворот расстегнут, тельняшка тоже не очень-то чистая. На флотских клешах ремень с блестящей медной бляхой. Только пистолета за поясом не хватает и повязки черной на глазу. Второй - ростом пониже меня, но крепкий такой. Глаза веселые, хитрые. На голове выгоревшая пилотка солдатская, а из-под нее черный чубчик.

- Садись, - добродушно сказал он.

Я хотел сесть, но посмотрел на днище лодки и раздумал: очень уж грязное, в ржавых и черных маслянистых пятнах.

- Ладно, постою, - сказал я.

- Чис-с-стенький, - шепеляво сказал "пират" и усмехнулся. - Брючки замарать боишься?

Он пожевал губами и вдруг плюнул прямо мне на ботинок.

- Ты чего? - растерянно спросил я.

- Эт-та он шутит, - весело сказал второй, - а ты давай садись, не стесняйся. - Он встал и подошел ко мне.

Я положил авоську на битые кирпичи, подобрал обрывок газеты и нагнулся вытереть ботинок. Обидно было до чертиков. Будь я покрепче, ну, хотя бы как перед самой войной, я бы этому губошлепу показал два прихлопа, три притопа, а сейчас меня и верно от ветерка шатает - дистрофик... Когда я выпрямился, чернявый в пилотке стоял по другую сторону лодки и в руках у него была моя авоська. У меня в глазах потемнело: вспомнил сразу, как однажды в Ленинграде вот так же я стоял у забора, а от меня с моей авоськой, в которой был хлеб на три дня для всей нашей семьи, уходил, не оглядываясь, долговязый тощий парень...

- Чего у тебя там? - спросил тот, в пилотке, и пощупал сверток.

- Х-хлеб, - сказал я, заикаясь.

- Годится, - быстро сказал губастый и встал. - Айда, Шкерт, - кивнул он дружку, и они, не оглядываясь, побежали к откосу.

- Стойте! - крикнул я и побежал за ними.

У самого откоса губошлеп остановился, снял ремень, намотал его на руку бляхой наружу и пошел на меня, а тот - как его, Шкерт - уже перелезал через балюстраду.

- Что вы делаете?! - заорал я.

А губошлепская морда шел на меня, подняв руку с бляхой, и я попятился, споткнулся, упал на спину и сильно треснулся головой. Сознание я, кажется, не потерял, но в голове шумело и трещало, а перед глазами летали какие-то пестрые бабочки, и было так паршиво, что не хотелось и глаза открывать.

А когда открыл, тех двоих, конечно, уже не было, а надо мной стоял совсем другой парень и разглядывал меня очень уж внимательно.

Я со злости опять закрыл глаза. Пропади все пропадом - так и буду лежать, пока не подохну!

- Ты чего тут отдыхаешь? - услышал я голос.

Я с трудом сел, помотал головой и пощупал затылок - ничего, здоровая гуля.

- Упал, чо ли? - спросил парень и протянул мне руку.

Он, наверное, хотел помочь мне встать, но у меня-то в мыслях было другое, и я со злостью отбил его руку в сторону - будь, что будет, а этому я врежу! А если и не сумею, то драться все равно буду до смерти, до конца, до...

- А пошел ты! - заорал я. - Нет у меня ничего больше!

- А мне ничего и не надо, - сказал он будто даже удивленно. - Иду, вижу: лежит загорает... на кирпичах битых. Ну, мало ли, думаю чо... Вот и подошел, спросил.

- "Спросил", "спросил", - зашипел я. - Сволочи! Да у нас в Ленинграде за такие дела, знаешь, расстреливают! Понял?

- Не, - сказал он и помотал головой, - не понял.

Я вскочил, но тут же меня повело куда-то в сторону и, если бы не парень, я бы опять шлепнулся на кирпичи. Он подвел меня к лодке, и тут уж я не побоялся брючки замарать, сел как миленький.

- Что случилось-то? - спросил парень. - Говори толком.

Тут я в первый раз посмотрел на него повнимательней. И чего это я на такого парня орал? Нечего на него было орать - за версту видно, что он не такой, как те. Девочки от такого наверняка с ума сходят с первого класса... И я, чуть не плача от обиды и злости, рассказал ему все про тех бандитов, даже фашистами их назвал.

- Ты того, полегче! - строго сказал он. - Большой тот - в тельняшке? Губастый?

Я кивнул.

- Это Баланда, - уверенно сказал он, - соломбальский парнишка. Какой он фашист? Так, шелапут... несчастный. Второй-то с ним маленький, чернявый был?

- Да, - нехотя сказал я.

- Этот приезжий. Лешак его знает, откуда взялся? - сказал он, будто удивляясь, и посмотрел на меня. - Ну, как, отошел?

Я помотал головой и потрогал затылок - болело здорово, но голова вроде бы не кружилась. Парень осторожно расправил волосы у меня на затылке и тихонько хмыкнул.